Search

Современная историография отмечает, что впервые термин «иго» применительно к зависимости Руси от Орды употребил в конце XV в. польский хронист Ян Длугош. В связи с тем, что современники владычества Орды над Русью не знали термина «иго татар» и эквивалентных ему понятий «татарское иго», «монголо-татарское иго», «ордынское иго», они признаются анахронизмами. Поскольку анахронизм – это ошибочное или условное приурочивание событий и черт одной эпохи к другой, использование его в отношении периода зависимости Руси от Орды выглядит не вполне корректно. В ходе исследования выявляются синхронные установлению системы зависимости Руси от Орды свидетельства об употреблении термина применительно к явлению. Широкий культурно-религиозный аспект осмысления изменившейся после завоевания монголов геополитической ситуации в Евразии позволяет утверждать, что концепция «вавилонского ига» была известна в католическом и православном мире. При этом все участники формулирования образа «вавилонского ига» – и католического, и православного мира – были прямо или опосредованно связаны между собой. В решении непростых церковных и межгосударственных отношений XIII столетия закономерно использовались сакральные библейские сюжеты и понятия. Вполне объяснимо, что в письменной традиции второй половины XIII в. обнаруживаются следы заимствования из Писания идеи «вавилонского плена» для приспособления ее к реалиям ордынского владычества, связанные с деятельностью митрополита Кирилла II, возглавлявшего Русскую церковь с 1240‑х гг. до 1280 г. В статье исследуется проблема происхождения термина «иго», делается вывод о рецепции данного понятия из библейской сакральной или древнеримской истории, ставится вопрос об адекватности этого термина для описания русско-ордынских отношений в указанный период. Автор приходит к выводу, что мнение об анахроничности термина опровергается имеющимися свидетельствами и позволяет в дальнейшем применять гносеологический потенциал понятия при рассмотрении истории русско-ордынских отношений в XIII–XV столетиях. Кроме того, выявляется механизм появления различной «латинизированной» терминологии в условиях международного дискурса взаимоотношений католической и православной церкви и языческого, а затем и мусульманского кочевого общества и государства.

События во Франции в 1814–1815 гг. стали поворотными в истории Европы и мира. В ходе краха наполеоновской империи, когда «свои» и «чужие» нередко менялись местами, многие французы столкнулись с необходимостью выбора или смены жизненных стратегий. В новой книге профессора А. В. Гладышева, которой посвящена данная рецензия, поднят ряд ключевых проблем, активно обсуждаемых ныне на материалах истории войн в рамках историко-антропологических дискуссий. Обратившись на основе широкого комплекса источников к событиям, происходившим в северо-западных департаментах Франции в конце 1813 – начале 1814 г., А. В. Гладышев показал всю противоречивость ситуации, в которой французским подданным приходилось делать выбор между «предательством» или «патриотизмом» по отношению к «своему» тирану и готовностью бороться или принять власть «чужих» освободителей. В центре внимания автора оказалась фигура казака, которая не просто стала символом всего русского, но и то воплощала в себе добродетели «благородного дикаря», то становилась символом социального протеста и борьбы за свободу.

Статья посвящена исследованию проблемы российского конституционализма начала XX в. В центре внимания авторов находится вопрос о специфике российского конституционализма, его особенностях в сравнении с европейской версией данного явления. Авторы доказывают, что, по сравнению с Западной Европой, конституционализм в России возник поздно, не имел глубоких исторических корней, не пользовался поддержкой основной массы населения. Он был неразрывно связан с теми политическими настроениями, которые существовали в среде правящего класса Российской империи. Носителями конституционалистских идей являлись дворяне, интеллектуалы-разночинцы и бюрократы. Наиболее заметным явлением русский конституционализм стал в период революции 1905–1907 гг. Идеи конституционалистов о правовом государстве, надзоре за административными органами со стороны представительных институтов и значении общественного мнения для принятия ответственных государственных решений являлись исключительно важными и продуктивными. В то же время российское конституционное движение столкнулось с политической культурой, в рамках которой было крайне трудно решать социальные проблемы законными средствами.

Первая в ХХ в. «История России», написанная венгерским автором, вышла в свет в 1943 г. в самый разгар войны. В прессе хвалили познания и взвешенный подход автора, майора в отставке Кальмана Ратца. В данной статье прослеживается жизненный путь бывшего гонведа и на основе изданных и неизданных источников впервые в исторической литературе доказывается, что его вряд ли можно считать автором такой монументальной профессиональной работы. Будучи членом венгерского парламента, он нанимал отличных гуманитариев, коммунистов-нелегалов, которые под его именем опубликовали множество газетных статей и книг. Благодаря их усилиям в прессе появлялись материалы, из которых парадоксальным образом складывалось снисходительное, пожалуй, даже сочувственное мнение о русских и Советском Союзе. Сам Ратц, будучи антисемитом и сторонником идеи «великой Венгрии», а также территориальной ревизии, сознательно играл на струнах социальной демагогии и объявил себя национал-социалистом, хотя и старался дистанцироваться от немцев-нацистов. Он вступил и в праворадикальную партию нилашистов. Но в то время в Венгрии уже было понятно, что национал-социализм равнозначен фашизму, поэтому Ратц постепенно отдалялся от этой линии и с конца 1942 г. стал говорить о выводе венгерских солдат из Советского Союза. В результате он не был осужден после 1945 г., но его карьера оборвалась. Ведь он был никем иным, как политическим хамелеоном, манипулятором, беспринципным карьеристом и плагиатором. И уж ни в коем случае не выдающимся русистом.

Представлен анализ периферийных жанров деловой коммуникации в аспекте категории тональности. Цель исследования – описание особенностей выражения тональности в сообщениях органов исполнительной власти в средствах массовой коммуникации. Материал исследования – посты, размещенные в трех официальных пабликах органов государственного управления в социальной сети «ВКонтакте» (Министерства здравоохранения Российской Федерации, Министерства здравоохранения Пермского края, Министерства здравоохранения Свердловской области) в период с 1 июня по 31 августа 2023 г., всего около 1 тыс. поликодовых коммуникационных продуктов. Новизна исследования заключается в применении категориально-текстового подхода к анализу стилистически гибридных (находящихся на пересечении официально-делового, публицистического и разговорного функциональных стилей) поликодовых речевых продуктов. Установлены полевый состав и коммуникативное содержание категории тональности в периферийных жанрах деловой коммуникации. В частности, выявлено, что 1) субполе волеизъявления представлено микросубполями рекомендации, пожелания и информирования; 2) субполе эмоциональной оценки формируется микросубполями имплицитной оценки и эксплицитной оценки; 3) субполе интенсивности не сегментировано, реализуется языковыми маркерами других субполей и в смысловом отношении выражает низкую степень категоричности волеизъявления в публикациях исполнительных органов и высокий уровень эмоциональности этих текстов. С учетом результатов автоматического анализа постов посредством функционала сервиса Popsters.ru выявлены предпочтительные и нежелательные для пользователей тональные варианты отдельных речевых продуктов (с одной стороны, тональные смыслы в постах, получивших наибольший отклик подписчиков, с другой – в постах, не вызвавших реакции адресата). Высокий коэффициент вовлеченности пользователей отмечается у постов, в которых реализуется индивидуальный подход к подписчикам и выражается забота представителей министерства здравоохранения о здоровье граждан. Низкая вовлеченность пользователей зафиксирована у сообщений в форме пресс-релизов, которые характеризуются высокой степенью официальности. Подчеркивается необходимость отказа от формализованного официального стиля общения в сторону персонификации и непринужденной формы, которые соответствуют природе коммуникации в социальных сетях.

В 2024 г. исполняется 50 лет Уральскому археографическому центру, существующему на историческом факультете УрФУ. Начало ему было положено организацией археографических экспедиций и созданием Лаборатории археографических исследований (ЛАИ) для проведения этих экспедиций, хранения и изучения собранных памятников кириллической письменности. Деятельность лаборатории заложила основы формирования Уральской школы археографии. Через нее прошли многие поколения студентов, получившие дополнительные знания, выходящие за пределы университетских программ. Некоторые из этих студентов сделали научную работу своей профессий. Экспедиция прекратила работу в 2003 г. из-за изменившейся социальной ситуации, но лаборатория продолжила деятельность, сосредоточившись на исследовании собранного за 30 лет полевых работ фонда книжных памятников кириллической традиции, который насчитывает около 6 тыс. единиц хранения. В настоящее время ЛАИ является исследовательским, научно-методическим и учебным центром в области археографии и шире – истории традиционной духовной культуры русских, уделяя особое внимание ее уральской специфике. В связи с юбилеем в статье дан обзор основных направлений научных исследований и наиболее значительных публикаций коллектива ЛАИ за десять лет, с 2013 по 2023 г. Основную источниковую базу исследований сотрудников ЛАИ составляет собственный фонд памятников кириллической письменности. Публикации разделены на два блока: первый – исследования книжно-рукописного наследия, включающие многоаспектный анализ и публикацию рукописей, изучение истории кириллического книгопечатания, научное описание фондов; второй – исследования истории и культуры старообрядцев как хранителей и продолжателей древнерусской книжной традиции в Новое и Новейшее время.

Сложившиеся в историографии подходы к осмыслению исторического опыта реализации реформ в России XIX в. акцентируют внимание исследователей на выявлении политических и социально-экономических причин, которые обусловливали необходимость проведения преобразований. При этом вне поля зрения историков оказываются механизмы обратной связи властных институтов с подданными, позволявшие правительству оценить степень необходимости и возможности проведения реформ. Одним из элементов такой обратной связи в России Нового времени были жалобы, прошения и проекты подданных. Анализ их содержания и процесса рассмотрения позволяет реконструировать, каким образом властные институты реагировали на подобного рода обращения, а главное – какие факторы обусловливали конструктивный характер диалога между чиновниками и авторами прошений. Для решения поставленной проблемы проведен анализ содержания коллективных обращений и материалов делопроизводства, возникших в процессе разбирательства по делу о предложении дворян Динабургского уезда освободить крепостных крестьян, а также прошения дворянского собрания Гродненской губернии по вопросам организации местного судопроизводства, финансов и различных аспектов взаимодействия с губернатором. В результате исследования выявлены факторы, способствовавшие выстраиванию конструктивного диалога между авторами коллективных прошений и представителями высших правительственных структур. Помимо формальных требований к составлению прошений, необходимо было четко аргументировать необходимость изменений, используя ряд ключевых понятий, подчеркивавших приверженность публично провозглашаемому властью курсу на восстановление законности и предотвращение острых социальных конфликтов. Установлено, что необходимыми условиями для выстраивания конструктивного диалога были высокая степень детализации и практическая направленность предложений, а также их совпадение с ожиданиями императора. Однако даже при наличии всех обозначенных условий коллективные проекты не всегда завершались их реализацией. Причиной этому могли быть разногласия как между теми, кто представлял проект, так и в кругах высокопоставленного чиновничества. Однако в исторической перспективе предлагаемые российскими подданными варианты решения актуальных социально-экономических и административно-судебных вопросов создавали основания для выработки принципов и методов реформирования на протяжении всего XIX в.

В статье поднимается важная, специально еще не исследованная проблема – личные связи руководителей Русской церкви с представителями политической элиты. Ранее ее рассмотрение ограничивалось перечислением вкладов последних в монастыри. Показано, что некоторые архиереи (новгородский архиепископ (1526–1542), митрополит (1542–1563) Макарий, новгородский архиепископ Феодосий (1542–1551) и, вероятно, иные) на протяжении многих лет устанавливали и поддерживали контакты с влиятельными светскими лицами (князьями Шуйскими, Оболенскими, Ростовскими, Булгаковыми, с Морозовыми, Шеиными и др.). Их установлению и поддержанию способствовало наличие двойной системы управления на местах – светской и церковной. В ряде случаев архиереи устанавливали связи с ежегодно присылавшимися из Москвы наместниками и воеводами. Эти контакты не прерывались и после их возвращения в столицу: состоявшие с ними в переписке архиереи посылали им подарки. Сотрудничество носило взаимовыгодный характер. С одной стороны, иерархи получали поддержку влиятельных в столице лиц, особенно необходимую в периоды политической нестабильности (малолетство Ивана IV, правление Федора Ивановича), когда князья Шуйские и Годуновы могли оказывать значительное влияние на замещение кафедр. Связи с представителями знати расширяли и административные возможности архиереев при защите интересов епархий. Например, они позволили новгородскому владыке освободить своих служилых людей от обременительной службы на южных рубежах страны. С другой стороны, членам Боярской думы, вероятно, льстило внимание руководителей церкви, пользовавшихся огромным авторитетом в эпоху Средневековья. Последние могли оказывать поддержку – как моральную (в случае смерти родственника), так и вполне реальную, ходатайствуя при дворе о прощении провинившихся перед властями аристократов. В основу исследования положены летописные и актовые источники, записи на предметах церковного искусства, расходная книга Дома Св. Софии за 1547–1548 гг. Их изучение ведется с применением методов источниковедческого анализа, позволяющих из отрывочных и порой разноречивых показаний источников воссоздать картину прошлого.

Предлагаемые реляции генерал-полицеймейстера А. М. Девиера, отправленные императрице Екатерине I в январе – феврале 1727 г., освещают подробности миссии Антона Мануиловича в Курляндии накануне польского сейма. Публикуемые впервые, реляции дошли до наших дней в оригинальном виде и ныне хранятся среди материалов фонда 9 «Кабинет Петра I и его продолжение» в РГАДА (Москва). Они раскрывают новые детали курляндского конфликта, объединившего различные государства, которые имели геополитические интересы в Прибалтийском регионе, борьбу политических группировок в герцогстве Курляндия и Семигалия относительно вопроса о сохранении или упразднении «древних» прав и автономий и присоединения или неприсоединения территории к Речи Посполитой. Реляции также дают ценные сведения о деятельности и характере А. М. Девиера, впервые привлеченного к осуществлению дипломатических миссий, о его взаимодействии с другими отечественными и курляндскими государственными деятелями. Кроме того, третий, косвенный пласт информации, заключенный в документации генерал-полицеймейстера, позволяет реконструировать политическую иерархию и характер социальных связей между высшими должностными лицами Российской империи в постпетровский период. Прослеживаются важная роль в решении внешнеполитических вопросов тайного кабинет-секретаря А. В. Макарова, вице-канцлера А. И. Остермана, бывшего генерал-прокурора Сената П. И. Ягужинского, обер-гофмейстера двора Анны Иоанновны П. М. Бестужева-Рюмина и др. и одновременно снижение влияния светлейшего князя А. Д. Меншикова, утратившего доверие после самовольного вмешательства в дела Курляндии в 1726 г. Все это делает реляции А. М. Девиера ценным историческим источником, чье значение полностью раскрывается при их контекстном изучении с другими комплексами документации, связанной с курляндским кризисом 1720‑х гг. и отложившейся в фондах Коллегии иностранных дел и Верховного тайного совета.

Статья посвящена изучению процесса распада тушинского лагеря в конце 1609 – начале 1610 г. На службу к Сигизмунду III Вазе перешло или вернулось в Москву к царю В. Шуйскому лишь небольшое число тушинских бояр и дворян. В Калугу к Лжедмитрию II пришли не просто одни «казаки», а практически все русское войско самозванца. Именно поэтому в Калуге в кратчайшие сроки были воссозданы представительные Боярская дума, государев двор, возобновили работу приказы и органы местного управления на территориях, поддерживавших повстанцев на протяжении всей Смуты. Повстанческое движение отнюдь не исчерпало потенциала своего развития. Казаки – ветераны этого движения много сделали для спасения Лжедмитрия II и продолжения своей деятельности. При всем этом казачество как самостоятельная сила в Калуге себя явно не проявляло. Казачьи полки распались на отдельные станицы, не подведомственные Казачьему приказу и его главе И. М. Заруцкому. Не проявил себя здесь и казачий круг, который пришел на смену Казачьему приказу только во время движения Первого земского ополчения.

Статья посвящена дипломатическим контактам Русского государства с Габсбургами в 1519–1531 гг., от смерти императора Максимилиана I до возвращения в Москву последнего посольства, отправленного великим князем Василием III в Прагу. Дом Габсбургов в контактах с Московским государством представляли император Карл V и его брат Фердинанд I – эрцгерцог Австрийский (с 1521/22), король Чехии и Венгрии (с 1526/27), римский король (с 1531). Они были заинтересованы в формировании лиги христианских государей для противостояния османской экспансии, что подразумевало заключение «вечного мира» или по меньшей мере перемирия между Русским государством и Великим княжеством Литовским, соединенным с Польским королевством персональной унией под властью Сигизмунда I Старого. Интересы Василия III и его окружения были противоположными: они заключались в ратификации союзного договора 1514 г., направленного против Ягеллонов и подразумевавшего совместные наступательные действия. С 1526 г., когда в Мохачской битве погиб король Венгрии Лайош (Людовик) II, Фердинанд I вел борьбу за венгерский престол с Яношем Запольяи, которого поддерживала Польша. При этом Карла V занимали в основном дела Западной и Южной Европы, тогда как полномочия в выстраивании международных отношений в Центральной и Восточной Европе он делегировал Фердинанду I. Московско-габсбургский обмен посольствами показал, что московская сторона неохотно вела переговоры с Фердинандом I, несмотря на его заинтересованность в них, стремилась контактировать с императором и не раскрывала антиягеллонского содержания договора 1514 г., предлагая «возобновление дружбы и любви». Принципиальное расхождение целей сторон и особенности их коммуникации привело к тому, что союзный договор так и не был ратифицирован. Центральное место в статье занимает анализ сведений о московском посольстве 1528 г. – четвертой из пяти миссий, отправленных Василием III к Габсбургам за указанный период. В приложении публикуется с переводом на русский язык новый источник об этом посольстве – письмо Фердинанда I, короля Чехии, Маргарите Австрийской, наместнице Фландрии, от 28 июля 1528 г., о проезде московского посланника к императору Карлу V в Испанию.

XIX век знаменовался значительными изменениями в социально-экономическом и культурном развитии России. Он также характеризовался изменением положения русской женщины, особенно в городах. Это в первую очередь касалось представительниц экономически активных сословий, прежде всего купчих. История женского предпринимательства в столичных городах и ряде центральных губерний империи получила освещение, судьбы женщин-предпринимателей на Урале пока не привлекли внимание историков. Небольшой размер этой социальной группы ограничивает возможности демографического анализа, поэтому данное исследование сфокусировано на информационном потенциале демографических источников для реконструкции жизненных траекторий купеческих вдов – «матриархов», возглавивших семьи и бизнес. Основой источниковой базы работы являются данные ревизий и переписей, в том числе ревизских сказок 1858 г., первичные материалы которых были транскрибированы в электронный ресурс «Население Урала (конец XIX – начало XX в.)». В результате проведенного анализа было установлено, что предписания закона и экономическое благополучие в условиях города создавали почву для изменения демографического поведения: большинство купеческих семей состояли из родителей и детей, и их средний размер не превышал 4,4 чел. Таким образом, нуклеарность была характерна не только для столичного купечества, но и для бизнес-семей в провинциальных городах. Средний возраст вступления в брак для девушек из купеческих семей составлял 20 лет. Мужья были старше своих избранниц в среднем на шесть лет, что увеличивало вероятность раннего вдовства. Из достигших 40 лет каждая четвертая купчиха уже была вдовой, а в возрастной группе 40–49 лет – каждая вторая. Нами были прослежены жизненные траектории тех из них, кто не вышли замуж повторно и возглавили семью и бизнес. Доля купеческих семей Екатеринбурга, возглавлявшихся женщинами в 1858 г., составляла 16 %, и в них проживало 11 % всего купеческого населения города. Некоторые купчихи приобщились к бизнесу, еще будучи замужем, другие за неимением взрослых сыновей взяли на себя ответственность после смерти супругов. Были ситуации, при которых вдовствующие купчихи продолжали возглавлять большие семьи, включавшие и женатых сыновей. Это могло быть связано с финансовыми обстоятельствами, внутрисемейными договоренностями и личностными характеристиками властных матерей. Был также выявлен случай, когда вдовы приняли решение жить вместе и заниматься бизнесом. Результаты исследования показывают многих из представительниц купеческого сословия деятельными, успешными и стремившимися к лидерству.

Представлен анализ записки, составленной по горячим следам дворцового переворота 25 ноября 1741 г., приведшего к власти дочь Петра I Елизавету. Документ является извлечением из письма, отправленного из Петербурга 19/30 декабря 1741 г. в Польшу мазовецкому воеводе Станиславу Понятовскому. Ряд косвенных данных указывает на то, что автором сообщения, по всей вероятности, был секретарь саксонского посольства Иоганн Сигизмунд фон Пецольд. Автор записки, представленной в публикации, проявил незаурядную осведомленность во всем, что касается политических, придворных и дипломатических событий, происходивших в столице в первые недели после смены власти. Источник, не привлекавший прежде внимания историков, содержит любопытные штрихи, характеризующие переходный период, когда вырабатывались политические принципы, идеология и практика елизаветинского правления, определялся состав правящей верхушки. Документ позволяет почувствовать беспокойную атмосферу победившего дворцового переворота. Внимание автора привлекает судьба семьи и близких свергнутой правительницы Анны Леопольдовны; он сообщает тайные сведения о суде над главными политическими фигурами предшествовавших царствований – А. И. Остерманом, Б. Х. Минихом и др. В угоду новой власти автор-дипломат пытается представить приход к власти Елизаветы Петровны как предотвращение зревшего заговора и восстановление справедливости. Знание российских реалий, возможность присутствия при дворе новой императрицы, налаженные связи с представителями верхушки столичного общества дали автору возможность запечатлеть характерные детали и даже скрытые подробности политической жизни в начале правления Елизаветы Петровны. Документ, изготовленный, по всей видимости, специально для Вольтера, сохранился в коллекции материалов, собранных им в период работы над «Историей Российской империи при Петре Великом» (1757–1762).

В статье описывается метод анализа текста путем лингвистической характеристики текстовых категорий. Предварительно обсуждаются проблема объекта изучения и соотношение понятий ‘текст’, ‘функциональный стиль’, ‘жанр’. Объектом признается жанр как тип текста и носитель родовых признаков своего функционального стиля. Текстовые категории рассматриваются как речевые множества (композиции языковых средств), представленные в тексте и являющиеся его компонентами. Каждая из категорий выделяется на основе общности семантической функции образующих ее языковых средств. Текстовая категория как функционально-семантическое единство представляет собой организованное вербальное множество, полная характеристика которого носит трехаспектный характер, то есть предполагает парадигматическое (системно-языковое), синтагматическое (речевое) и композиционное (собственно текстовое) описание. Текстовые категории интерпретируются как речевые композиции, которые обладают типизированными особенностями отбора, комбинаторики и расположения составляющих. Такой подход означает укрупнение единиц текстового анализа, переход с атомарных единиц на сложные структурные образования, участвующие в моделировании целого текста. Метод демонстрируется на материале целостных текстов разных функциональных стилей русского литературного языка (публицистического, научного, официально-делового, художественного) и жанров (заметка, тезисы доклада, статья закона, лирическая миниатюра). Для демонстрации отобраны категории темы, хронотопа и тональности, показано их функционально-стилевое и жанровое варьирование. Категориально-текстовой метод удобен для проведения межтекстовых сопоставлений, в том числе для определения текстовых различий групп речевых произведений. Рассмотренная технология анализа текста опирается на языковую и речевую таксономию и остается принципиально лингвистической.

Исследуются социальные трансформации, происходившие с «вольными» людьми в 90‑х гг. XVI в. при переселении их в новые крепости на южнорусском «Поле», территории, лежавшей южнее тульских и рязанских земель. В центре внимания – их переход в статус приборных людей и бобылей. Фиксируется процесс возникновения в городских сообществах уже в 10‑х гг. XVII в. социального неравенства, анализируется позиция правительства по отношению к возникавшему расслоению. Впервые предпринимается попытка выявить пути возникновения зависимых отношений в хозяйствах приборных служилых людей и связать данный процесс с образованием городских выселков. Исследование базируется на опубликованных и архивных источниках. Елецкие и воронежские материалы 90‑х гг. XVI в. – архивы первых воевод из хранилищ Посольского приказа – являются уникальными источниками по ранней истории служилых сообществ южного пограничья. Логика дальнейшего развития этих сообществ прослеживается по массовым источникам первой половины XVII в. – дозорным и писцовым книгам из делопроизводства Поместного приказа, позволяющим увидеть в рамках конкретного города и уезда полную картину социальных связей, в настоящее время изученных слабо. Оценивая правительственную позицию в вопросе формирования городских обществ, автор приходит к выводу, что приоритет в их комплектовании был отдан «вольным» людям, проживавшим в тульских, заокских и рязанских городах Русского государства, в то время как в историографии сложилась традиция считать южнорусских приборных людей выходцами из казачьей «вольницы» либо из массы беглых крестьян и холопов. В статье показано, что истоки социального неравенства и зависимых отношений лежали в распространенной на окраинах практике захребетничества. Переход захребетников в зависимое бобыльское состояние вытекал из логики развития земледельческого хозяйства городских приборных людей, при этом отношения зависимости в начале XVII в. имели неустойчивый и ненаследуемый характер.

Исследованы базовые составляющие социально-правового статуса зарубежных специалистов в России первой четверти XVIII в.: подданство, отношение к присяге (на верность службы, на вечную службу), контракт (как ключевой документ, определявший не только условия работы, но и положение иноземца в обществе, социальный престиж). В эпоху Петра I наблюдалась эволюция понятия подданства (применительно к иноземцам) от отождествления с принадлежностью к Московской церкви до понимания его как принадлежности к определенному государству (или государю). Рассмотрены соответствующие статусные характеристики, их юридические основания (в том числе процедурные и документальные формы фиксации верноподданнических обязательств) и их практическое значение для иностранных специалистов. Вопросы, связанные с принятием (или непринятием) иноземцами российского подданства, исследованы в непосредственной связи с другими обязательственными отношениями иностранцев к власти (практики принятия присяги «на верность службы», а также «на вечную службу»). Показаны нюансы их взаимосвязи, сходства и различия с присягой на подданство. Данный аспект выводит на проблему конфликта правосознаний, выраженного в разности представлений зарубежных специалистов и представителей властных структур о правах и взаимных обязательствах. Для иностранцев принятие присяги и ее форма (включая текст документа) имели принципиальное значение и являлись предметом обсуждения, служили поводом для вступления в диалог с властью. Помимо вопросов, связанных с присягой, контактное правовое поле для коммуникаций между государством и иноземцами создавали договоры о службе. В ходе обсуждений контрагентам удавалось достигнуть соглашения относительно условий работы специалистов: просьбы иностранцев о корректировке текстов контрактов удовлетворялись. Однако это не означало обязательного исполнения прописанных условий на практике. В первой четверти XVIII в. как принятие присяги (на подданство, вечную службу, верность службы), так и заключение договоров фактически оставались формами односторонних обязательств иноземцев по отношению к власти.

Статья посвящена исследованию двух рукописных кодексов, отражающих результаты описания имущества Кирилло-Белозерского монастыря в 1621 г.: ОР РНБ Кир.-Бел. № 73/1312 (Краткая опись) и 74/1313 (Полная опись). З. В. Дмитриевой было отмечено, что характер описаний монастырского имущества в данных кодексах существенно различается: в первой имеются текстологические связи с описью 1615 г., проведенной по инициативе монастырских властей. Для второй наблюдается тенденция к следованию за текстом «официальной» описи 1601 г., проведенной под руководством царского должностного лица. Задачей исследования, которое было осуществлено в рамках подготовки научного издания материалов описи 1621 г., являлось определение функциональности этих двух вариантов описи 1621 г., характера их связей. Для решения этой задачи было проведено кодикологическое исследование обеих рукописей, включавшее в себя изучение структуры бумажного блока, водяных знаков бумаги, изменений письма и чернил на протяжении текста, тетрадной нумерации, охранных записей, комментариев и правок. Исследование Краткой описи показало, что, несмотря на почти полное отсутствие правок, наличие скреп и предохранительных записей, процесс ее создания не был простой перепиской готового текста и был связан с включением новых материалов в уже готовый блок. В отличие от Краткой описи, текст Полной описи несет большое количество следов редактуры, в том числе множество правок описаний, и при этом отсутствуют скрепы. Было произведено текстологическое сравнение описаний предметов, подвергнутых правке в Полной описи. Сравнение дало неоднозначные результаты: в большинстве случаев текст Краткой описи либо соответствует тексту Полной описи после правки или до правки, либо не соответствует ни тому, ни другому, во всех трех случаях оказываясь близким к предшествующим описям. Тем не менее, имеются и такие случаи, когда текст Краткой описи соответствует тексту Полной описи после правки, причем таких описаний в предшествующих описях 1601 и 1615 гг. нет. По всей видимости, Краткая и Полная описи являются результатом двух параллельных действий в рамках описания монастырского имущества. Полная опись отражает стремление понять, насколько отличалось положение монастыря в 1621 г. от момента создания последней описи, выполненной с участием царских представителей. Краткая опись является результатом работы над формированием нового актуального документа.

Рассмотрен автобиографический роман Анатолия Омельчука «Река возвращается». Цель исследования – выявление категориальных особенностей сибирского текста, позволяющих воссоздать ментально-специфический типаж сибиряка. Реализации целевой установки способствует использование процедуры категориально-текстового анализа, которая сопровождается приемами смысловой, лингвостилистической и лингвоаксиологической интерпретации языковых средств, в том числе регионализмов. Установлено, что целостность романа, включающего 169 рассказов и новелл, формируется на базе категорий пространства, времени и образа автора. Специально выделены для описания аксиологически маркированные единицы ономастического лексикона. Топонимы, оронимы, гидронимы выступают как элементы текстового поля локальности, ядром которого является ключевое слово Сибирь. Доказано, что уникальное пространство Сибири осмысляется в контексте линейного и «причинного» времени и исторического прошлого. Значимыми для биографического времени автора оказываются послевоенная действительность, годы оттепели, постсоветское настоящее. Отмечено, что мозаичность текста преодолевают биографические высказывания, на базе которых читатель воспринимает картины жизни сибирских поселений, уточняет сложившиеся представления о динамике социально-общественного устройства сибирского региона. Результаты анализа позволяют сделать вывод о том, что конструирование образа автора неразрывно связано с родной деревней Могочино, родительским домом, одноклассниками, наставниками, а также лесозаводом, внедрявшим совместно со школой идею воспитания строителей социализма. Труд, занятия спортом, чтение, общение с природой – все это способствовало становлению отмеченных в статье свойств сибирского характера. Выявление векторов динамики образа автора проведено на основе анализа мотива столкновения политических императивов и констант общероссийской ментальности. Интерпретация стенограмм судеб позволила очертить особенности ментально-специфического типажа сибиряка: это духовность, вольнолюбие, трудолюбие, открытость, бескорыстие, стремление познать природу края, сохранить его культурное наследие и языковую самобытность, правдолюбие, а также способность к сопротивлению и противостоянию политическим императивам, осознание права на персональный аксиологический выбор, приверженность вневременным нравственным ценностям.

Статья посвящена изучению истории формирования населения Екатеринбурга в XVIII в. Несмотря на большое количество работ по истории города, его жители редко становились объектом отдельных комплексных изысканий. Авторы впервые проводят сравнительный анализ двух подворных переписей Екатеринбурга 1728 и 1788 гг., материалы которых хранятся в фондах РГАДА и ГАСО. Целью работы стало исследование эволюции состава и численности населения Екатеринбурга за первые 65 лет существования города. Опорными для работы выступили методы источниковедения, количественного и историко-сравнительного анализа. Сопоставление данных источников позволило определить основные социальные общности Екатеринбурга 1720‑х и 1780‑х гг. Сделан вывод о том, что основными группами населения на протяжении всего исследуемого периода были мастеровые и работные люди, военные, школьники, делопроизводители и руководители горнозаводской и гражданской администрации. Наблюдается заметный рост численности жителей, занятых ремеслом и торговлей. Примечательно, что среди ремесленников постепенно оказывались мастеровые и работные люди, рядовые военные, а также женщины и дети. В конце 1780‑х гг. отмечается увеличение количества вдов, солдатских и рекрутских жен. В то же время из структуры городской общности постепенно исчезали такие группы населения, как рекруты, бобыли, бобыльские дети и жены. Увеличивался процент купцов и посадских людей. Появлялось большое количество отставных мастеровых, работных, военных и делопроизводителей. Кроме того, в городе зарегистрировано немалое число «кормящихся мирским подаянием». Все изменения свидетельствуют о переходном характере социума Екатеринбурга, который постепенно превращался из горнозаводского центра в город торгово-ремесленного типа.

___

Исследуются происхождение и жанровая принадлежность пародийной легенды о предке Загряжских ордынском царевиче («муже честном от царского роду») Исахаре/Сахаре. На сегодня она известна в единственном списке; ее текст был вписан на чистых листах в рукописи начала XVII в. Насколько можно судить, широкого бытования в рукописной традиции данная легенда не получила, ни прямых цитат, ни каких-либо реминисценций и аллюзий, показывающих знакомство с ней, не обнаружено. Предполагается, что рассматриваемый текст пародирует родословную легенду Загряжских, как она представлена в родословной росписи, поданной представителями этого рода в Палату родословных дел Разрядного приказа 5 июня 1686 г. Путем внесения ряда интерполяций родословная легенда превратилась в своего рода исторический анекдот, все персонажи которого стали выступать либо в жалком, либо в нелицеприятном виде. Как датировка изучаемого текста (конец XVII в.), так и его содержание подразумевают, что он не мог фигурировать в местнических процессах; его автор не руководствовался практическими местническими соображениями, им двигала мотивация писателя, склонного к социальной сатире. Это ставит рассматриваемый текст особняком в ряду родословных пасквилей, порожденных местническими принципами организации службы, и позволяет по-новому взглянуть на генезис жанра исторического анекдота, возникновение которого в России исследователи относят только к Екатерининской эпохе.

В центре внимания – история застройки и заселения Адмиралтейского острова в Санкт-Петербурге в начале XVIII в. В ноябре 1704 г. была заложена Адмиралтейская верфь, которая к концу царствования Петра I превратилась в крупнейшее в России судостроительное предприятие. В историографии устоялось мнение, что первые жители острова были связаны с флотом и судостроением, однако социальная структура населения Адмиралтейского острова, организация на нем строительных работ и специфика административного управления до сих пор изучены фрагментарно. Основу источниковой базы исследования составили опубликованные и архивные материалы Адмиралтейской канцелярии и походной канцелярии Меншикова (переписка руководителей строительства и первые переписи строений), а также рукописные чертежи. Предложена новая датировка рукописного плана первоначального Адмиралтейства. Показано, что до учреждения Адмиралтейской канцелярии (1707) строительство на Адмиралтейском острове велось главным образом силами Адмиралтейского приказа, располагавшего кадрами мастеровых и работных людей. Петербургский обер-комендант Р. В. Брюс руководил работами по возведению Адмиралтейской крепости. За строительство промышленных, хозяйственных и жилых построек отвечал олонецкий комендант И. Я. Яковлев. Адмиралтейской остров стал первым в Санкт-Петербурге, на котором начали регламентировать застройку. В 1705 г. жилые дома и казармы на Адмиралтейском острове строились за счет казны и устанавливались в линии. Уже в первые годы сложилась система запретов и ограничений, призванная обеспечить безопасность от пожаров верфи и военно-морских судов как на Адмиралтейском, так и на Городском острове. В ходе исследования проанализировано содержание описей построек 1707 и 1711 г. Показано, что их появление было вызвано необходимостью контроля за выполнением мер противопожарной безопасности. Установлено, что в октябре 1707 г. служители Адмиралтейства переписывали постройки на Городском острове возле Кронверкской протоки. В результате анализа данных описи построек 1711 г. определено, что морским чинам принадлежало не менее 110 из 271 дворов. Особую ценность представляет то, что перепись была выполнена до переезда царского двора и правительства на берега Невы и до издания указов Петра I о мазанковом и каменном строительстве и регламентации застройки, изменивших облик первоначального Санкт-Петербурга.

В статье, посвященной образу действий и коммуникации людей в общественных местах российского города XVIII в. (на рынках, в кабаках, в банях, на постоялых дворах, и др.), основное внимание уделено поведению людей в храмах. В них проходили события местного значения (свадьбы, крестины, отпевания и др.), а также осуществлялась коммуникация власти с подданными (принесение присяг, чтение указов и проч.). Церковное пространство показано как место социальной и гендерной напряженности, усугубленной в петровское время «реформой благочестия». Единство православного сообщества нарушалось старообрядцами, иноземцами иных конфессий, сторонниками и противниками петровских реформ, «неблагочестивыми» православными, сталкивавшимися в храме. Церковное пространство оказывалось перенасыщенным людскими впечатлениями, эмоциями и информацией. Однако, хотя некоторые здесь и осмеливались выражать недовольство властью, но лишь эмоционально, потому назвать церковное пространство публичным в том смысле, который ему придал Ю. Хабермас, по мнению автора, невозможно.

Рассматривается проблема начального этапа оформления у старообрядцев канона священных текстов, который определял их систему книжных авторитетов, что актуализируется необходимостью получить более полное представление о формировании религиозно-общественного движения, получившего наименование «старообрядчество». Особое внимание обращено на важный аспект исследования идеологии движения, которая определялась системой книжных авторитетов. Защитники старого обряда продолжили традиции книжников Древней Руси, сохранили особое отношение к тексту, граничившее с его сакрализацией. С первых шагов реформаторов они обратились к рукописям и старопечатным книгам с целью найти свидетельства о незаконности введения новшеств в обряд и богослужебную практику Русской церкви. «Сказание како знаменоватися крестным знамением» Максима Грека приводилось противниками церковной реформы в качестве аргумента при защите отрицательной точки зрения на введение патриархом Никоном троеперстия. Показано, что соловецкие иноки, авторы сочинений и рукописных сборников второй половины XVII – начала XVIII в., во многом определили отношение к «Сказанию». Они не только копировали его, но и начали защиту авторитета Максима Грека после того, как представителями официальной церкви было высказано сомнение в искренности сформулированного автором мнения по поводу двуперстия. Следующие поколения старообрядцев продолжили поиск свидетельств о почитании афонца вселенскими патриархами и Русской церковью, убеждая читателей в его святости. Рассмотрение старообрядческих сборников дало возможность получить представление о вполне научном подходе к поискам аргументов, что позволило старообрядцам в начале XVIII столетия получить доступ к достаточно полному кругу источников о жизни и деятельности афонца в России, скопировать их и сделать известными единоверцам. Это придало особую значимость его произведениям и предоставило возможность включить их в канон священных текстов. Авторами сочинений и составителями сборников была проделана большая работа по усилению авторитета афонца в среде старообрядцев, а его сочинения вошли в их систему книжных авторитетов.

Рассмотрена личность В. Э. Мейерхольда как многоликого национального гения, наследие которого остается неисчерпаемым источником познаний о театральном искусстве. Этапы его более чем сорокалетнего творческого пути (1896–1939) сегодня по-прежнему требуют внимания и изучения. Цель статьи – с учетом новейших работ о режиссере, об эволюции российского театрального искусства дать его человеческий и творческо-профессиональный портрет на фоне эпохальных социальных перемен, показать движение его постановочных идей, которые и были его главной, истинной жизнью (идея студии, сценического конструктивизма, сочетание горизонтальных передвижений с вертикальными, устремление актера от жеста и движения к образу). В задачу автора входят определение особенностей его общественной позиции после октября 1917 г., выделение наиболее значимых событий жизни и творчества Мейерхольда 1920–1930‑х гг., причин жесткой критики, которой он подвергался, реакции режиссера. Используется метод исторической реконструкции театрального процесса в его тесной связи с личной судьбой.

Проблема сексуального насилия на оккупированных советских территориях в период Великой Отечественной войны – малоизученная и табуированная в российском публичном пространстве тема. Ее рассматривают с точки зрения либо коллаборационизма, либо гендерной дискриминации и сексуального насилия. При этом до конца дифференцировать эти черты женской повседневности в условиях войны на уничтожение крайне непросто. На основе документов Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, партизанских донесений и других архивных источников, а также статей из периодической печати военного периода в работе сопоставляется описание сексуального насилия с практиками женской повседневности в оккупации. В пропаганде воюющих стран активно использовался образ поруганного женского тела для разжигания ненависти к врагу, что включало в себя изнасилования и принудительную проституцию. Сопоставление образов пропаганды и конкретных фактов свидетельствует об определенном расхождении между образами и практиками женской повседневности. Если изнасилования представлены в официальных текстах достаточно точно, то проблема проституции в меньшей степени отражала действительность: некоторые женщины вынужденно использовали свои возможности как ресурс выживания, получая за это ряд материальных преимуществ. Население же трактовало легальную проституцию как предательство. Хотя в период войны и в Германии, и в СССР вышли отдельные указы, в которых насилие являлось преступлением, на советских открытых судебных процессах и в Нюрнбергском трибунале женщины не были официально признаны жертвами и не получили компенсации. При переходе к мирной жизни проблема сексуального насилия утратила свои прагматичные функции для пропаганды и оказалась исключенной из коллективной памяти. Тем не менее, всплеск насилия над женщинами в период Второй мировой войны подтолкнул к принятию в 1949 г. Женевской конвенции о защите жертв войны, ратифицированной Советским Союзом в 1954 г.

Рассматривается исторический аспект формирования символического капитала российских промышленных городов «второго эшелона» на примере Миасса (Челябинская область). Показано, что представление о городе на протяжении XX в. было связано с процессом развития коммунальной инфраструктуры, следовавшим за индустриальным ростом города, своего рода «исторической удачей» Миасса. Индустриальный рост определялся проведением через Миасс Транссибирской магистрали, «перетоком» тяжелой промышленности из горных районов соседнего Златоуста, эвакуацией предприятий времен Великой Отечественной войны; в 1960‑х гг. Миасс приобретает характер наукограда благодаря развертыванию в городе конструкторского бюро и завода ракетостроительного профиля. Одним из важнейших элементов символического капитала Миасса с конца XIX в. становится устойчивое представление о специфической красоте близлежащего горного района Урала и озера Тургояк. Рост Миасса в советское время вел к укреплению дискурса о природной красоте «города в Золотой долине»; озеро Тургояк приобрело репутацию жемчужины Урала, его высокий статус окончательно оформился после кампании экологической защиты водоема в 1970–1980‑х гг. Распад планового хозяйства СССР и переход к постиндустриальному обществу означали для Миасса инерционное развитие, вступающее в противоречие с накопленным за годы роста символическим капиталом. Автором сделан вывод, что креативное развитие города с опорой на накопленный символический капитал – представления о природной красоте Миасса – возможно как в сфере развития туризма, так и в сфере новаторского девелопмента; оба варианта потребуют перехода от инерционного развития к новым рискованным вложениям в социальную и коммунальную инфраструктуру.

Представлен анализ сборника интервью и воспоминаний сотрудников Института российской истории РАН «Ты идешь в храм науки…», подготовленного усилиями В. Н. Круглова, В. В. Тихонова и Ю. С. Филиной (М., 2021). Автор рецензии размышляет об эвристическом потенциале данных текстов и особенностях их использования в практике историографических и науковедческих исследований. Интервью имеют важное значение для историка науки в силу двух обстоятельств: они сообщают важные детали научной повседневности института (так называемого «историографического быта»), которые сложно или невозможно получить при работе с иными типами документов, и позволяют уточнить те детали, которые мы обнаруживаем в делопроизводственных документах. Интервью и воспоминания историков, собранные в рецензируемом сборнике, позволяют историографу познакомиться с процессом вхождения молодого советского ученого-историка в научную корпорацию, характеризуют особенности взаимоотношений между членами последней, демонстрируют характер производственных процессов в советских научно-исследовательских институтах гуманитарного профиля, сообщают о специфике управления научным институтом и т. п. Указано на необходимость с осторожностью относиться к информации в данных текстах и учитывать, что они отличаются известным субъективизмом и отражают умонастроения исследователей, принадлежащих к позднему советскому поколению.

Представлен анализ основных способов оправдания и защиты женщин в российском суде второй четверти XVIII в. В историографии женский опыт прохождения следственного и судебного процесса в России XVIII в. не становился предметом специального исследования, так же как и дискурсивные практики подследственных – мужчин и женщин. Поднимаются два основных вопроса: могли ли подсудимые конструировать собственные нарративы и влиять таким образом на ход судебного процесса? Могли ли женщины, совершившие преступления, использовать существовавший гендерный порядок и заставить его играть в свою пользу? Цель статьи – определить, какие возможности самозащиты предполагала судебная система России Нового времени, какие ограничения она накладывала, насколько чувствительна она была к гендеру подсудимого. Исследование основано на комплексе судебно-следственных материалов, созданных в Сыскном приказе с 1730 по 1750 г. Анализ речей подследственных, их типологизация и сопоставление информации из них с другими показаниями, с законодательством, с приговорами позволили выявить основные способы оправдания женщин. Чаще всего они произносили «слово и дело» в надежде перевестись в другое учреждение или отсрочить наказание за основное преступление, вводили в свои показания третьих лиц, ссылаясь на подговор, признавались в изнасиловании, давали ложные показания, в том числе о своем социальном статусе, заявляли о собственном безумии. Однако единственным способом оправдания, имевшим шансы на успех, было заявление подсудимой о своей беременности. В целом же уголовный процесс в России Нового времени был выстроен таким образом, что никакие отвлекающие стратегии и уловки не принимались во внимание и значение имели лишь показания свидетелей и признание обвиняемой, полученные под пытками.

На основе сохранившихся комплексов русских и французских источников проанализированы механизмы формирования социальных связей русского посольства во Франции 1681 г. Посольство имело как внешнеполитическое, так и дипломатическое значение для репрезентации царской власти и русской культуры во Франции: посланники должны были не только уведомить Людовика XIV о событиях в Восточной Европе, но и получить представления о позиции Франции по вопросам подготовки Вечного мира России с Речью Посполитой, заключения русско-французского торгового договора и обеспечить найм иностранных специалистов. Формирование связей рассмотрено в контексте новой дипломатической истории с особым вниманием к проблемам репрезентации власти, личности дипломатов и культурной стороне их миссии. Впервые на основе всего комплекса архивных документов о посольстве характеризуются особенности формирования социальных связей участников посольства, необходимых для успешной реализации задач дипломатической миссии. В основу исследования легли французские придворные отчеты о церемониях, записки придворных, внутренняя переписка дипломатических ведомств России и Франции, материалы парижской периодической печати и отчетные документы русских посланников. Сделаны выводы о специфике стратегий посланника П. И. Потемкина по формированию социальных связей, об их значении для развития русской дипломатии, внешней политики и культурных контактов с Западной Европой, а также об особенностях отражения рассмотренных связей в сохранившихся источниках.

В основе статьи лежит комплекс документов, раскрывающих отношения внутри дворянской семьи уральского промышленника XVIII в. А. Ф. Турчанинова и его дочери Натальи Колтовской. Рассматриваются общие проблемы, касающиеся частной жизни людей привилегированного сословия, а именно: матримониальные отношения, возможности и условия расторжения брака, положение женщины в семье и ее права, отношение к внебрачным связям в светском обществе. Ставятся вопросы возникновения и развития чувства независимости и внутренней свободы женщины, воспитанной в провинции, истоков ее бунтарства против патриархальных семейных устоев, борьбы за право выбора личных отношений и того, насколько подобные проявления «вольности» могли быть типичными для России той эпохи (или их следует признать исключением из общей нормы поведения). История бегства Н. А. Колтовской из семьи, ее отношения с императором Павлом I и сенатором Г. Р. Державиным демонстрируют конформизм верховной власти, проявившийся, с одной стороны, в осознании важности функции защиты семейных и нравственных устоев высшего сословия, с другой – в возможности при необходимости обходить существующие нормы права, воздействовать на правительственные органы (Сенат) в своих интересах. Это свидетельствует об интенции верховной власти вмешиваться в семейную жизнь своих подданных. В приложении публикуются два «женских» письма – матери на имя Екатерины II и дочери на имя Павла I, а также письма любовника героини и ее мужа.

В статье на материале истории наемных иноземных полков на русской службе периода Смоленской войны 1632–1634 гг. рассматриваются вопросы присутствия женщин и детей в военных сообществах раннего Нового времени. Аспекты гендерной истории плодотворно исследуются на западноевропейском военно-историческом материале, но до сих пор не получили специального освещения в исследованиях по русской военной истории XVII в. Статья предлагает возможные пути подобного исследования на основе преимущественно русскоязычных делопроизводственных источников, которые описывали ситуацию в полках, полностью укомплектованных иноземцами (преимущественно немцами, англичанами и шотландцами) и отличавшихся значительной внутренней автономией. В качестве дополнительных источников выступают сохранившиеся завещания английских наемных офицеров, церковная книга лютеранской кирхи в Москве и сочинения иноземцев о России. Собраны сведения о женах, любовницах и детях иноземных солдат и офицеров, об особенностях их приезда в Россию в составе семей наемников или в ином качестве. Установлено постоянное присутствие женщин и несовершеннолетних детей в иноземных полках, в том числе в действующей армии в период осады Смоленска. Исследуются правовой статус этих лиц и отношение к ним русских властей. Затрагиваются вопросы их имущественного положения и наследования, участия женщин в юридических и иных конфликтах внутри военных сообществ, а также злоупотребления, связанные с незаконной службой несовершеннолетних в полках. Рассматриваются некоторые аспекты частной жизни наемников, в частности, социальные проблемы, которые сопровождали браки между ними и дочерями и вдовами иноземцев, постоянно проживавших в России. Делается вывод о почти полном отсутствии задокументированных контактов иноземцев с русскими женщинами.

На рубеже 1920–1930‑х гг. в СССР сформировался культурный проект оборонной литературы, реализовывавшийся Литературным объединением Красной армии и флота (ЛОКАФ), которое курировалось Политическим управлением РККА. Обстоятельства возникновения идеи оборонной литературы тесно связаны с историко-политическим контекстом эпохи «великого перелома». Создателями произведений оборонной литературы были как профессиональные писатели, так и начинающие авторы из литературных кружков Красной армии и флота. В текстах они интерпретировали и адаптировали идеологические установки власти, предлагая «политически верные», на их взгляд, модели поведения. Критики ЛОКАФ давали свою оценку идеологической правильности этих текстов и формулировали программные установки для писателей. В статье рассматриваются произведения, опубликованные на страницах журналов «Залп» и «ЛОКАФ» в 1930–1932 гг., показываются связь тематики с актуальной внутри- и внешнеполитической повесткой, рецепция писателями идеологических установок об обострении внутренних и внешних противоречий, классовой борьбе, выявлении вредителей, овладении техникой и др., а также создававшиеся в произведениях образы красноармейцев, партийных руководителей, внутренних и внешних врагов.

В период XVII–XVIII вв. в европейской системе межгосударственных отношений произошли значительные изменения. Институты дипломатии развивались и совершенствовались: краткосрочные посольские миссии сменились постоянными представительствами, сформировался более устойчивый порядок коммуникации внутри европейского сообщества, роль дипломатических представителей выросла. Другим новшеством стало включение в дипломатический процесс женщин, сопровождавших послов, которые принимались официально в соответствии со специальными протоколами. На основании корпуса документов АВПРИ в статье рассматриваются создание и эволюция протокола приема «посольш», их привилегии и участие в придворной жизни, а также этикетные коллизии между дипломатическим корпусом и петербургским двором. Анализ церемониала приема «чужестранных дам» показал, что он хотя и регулировался правовыми нормами, но сильно зависел от личного расположения российского правителя к дипломату и его спутнице, а также стране, которую они представляли.

Представлен анализ францисканских идей в творчестве М. Пришвина 1908–1953 гг. в контексте европейской и русской францискианы Серебряного века. В текстах выявляются прямые и скрытые отсылки к образу св. Франциска Ассизского и францисканским текстам («Гимн Брата Солнца», «Первое житие» Фомы Челанского, «Цветочки св. Франциска»). Устанавливается, что францисканские тексты становятся для Пришвина источником непосредственного, онтологического и персоналистического переживания мира как прекрасной и чудесной целостности, в которой рождается райская гармония человека и всего творения. Чувство жалости к природе в житиях св. Франциска становится одним из творческих импульсов «Жень-Шеня » (1933) и «Золотого Рога» (1934). Францисканское переживание природы в ее живой реальности и персоналистической уникальности (природа как субъект, а не объект) – один из важнейших источников «родственного внимания», главного онтологического и жизнетворческого принципа Пришвина. Писатель полемизирует с противоположным францисканству – с утилитарным, объектным отношением к природе в советской практике, в которой живая, онтологическая и персональная реальность природы воспринимается как объект и подменяется «патриотической» и утилитарной идеологией. В 1940‑е гг. Пришвин возвращается к культурному мифу о св. Франциске как ренессансной личности, сложившемуся в русском религиозно-философском Ренессансе рубежа ХIХ–ХХ вв.; в этом контексте св. Франциск своим приятием и оправданием мира как Божьего творения преодолевает средневековый аскетический дуализм (материя как зло, разрыв плоти и духа) и выражает гуманистические ценности (персонализм и онтологизм), тем самым соединяя Бога и мир, христианство и природу, христианство и культуру. Св. Франциск становится одним из ключевых источников пришвинской концепции целостности бытия (единства земного и небесного, плоти и духа). Со св. Франциском Пришвина сближает чувство радости, которая переживается писателем как сущностная основа бытия. Образ св. Франциска становится не только литературным, но и экзистенциальным, онтологическим и жизнетворческим ответом писателя на вызовы времени. Подводя итог своей жизни, Пришвин определяет свою жизнетворческую стратегию и миссию в трагическом ХХ в. в духе св. Франциска («жизнь есть счастье»).

Статья посвящена одному из ключевых произведений в творчестве М. Пришвина – повести «Мирская чаша» (1922), которая впервые анализируется как мистериальный текст в контексте европейской мистериальной традиции и мистерий Серебряного века («Двенадцать» А. Блока, трилогии «Антихрист» / «Пришедший» / «Пасть ночи» А. Белого, «Бесовское действо» А. Ремизова, «Сон в пустыне» и «Лик человеческий» Вл. Гиппиуса). Пришвин выступает продолжателем мистериальной традиции в русской культуре начиная с В. Соловьева до И. Бродского. Среди наиболее характерных черт мистериальной поэтики в повести – выход за пределы видимого мира (метаистория), чаяние его преображения, символика креста, воскресения Лазаря, чисел «12» и «X» и евхаристической чаши. «Мирская чаша» оказывается одновременно мистерией революции («черной мессой») и длящейся «мистерией Голгофы». Ключевой символ евхаристической чаши отсылает к архетипическим сюжетам западного Средневековья – мифам о поиске Грааля и скитаниям Фауста. С мифом о Святом Граале Пришвин был знаком в интерпретации Р. Вагнера (опера «Парсифаль»), музыку которого писатель высоко ценил в юности. Выявляется сюжетное сходство (этапы «посвящения») между Алпатовым и средневековыми рыцарями Парсифалем и Ланселотом. Алпатов – своего рода русский Парсифаль, каждая встреча для которого становится уже обретенным Граалем, согласно евангельскому и мистериальному закону, акцентированному русской религиозной мыслью. По этому закону отданное возвращается; в каждом встречном проступает лик Христа. Сострадание как главная черта Алпатова становится реальной действующей силой, ибо по-евангельски касается всех, в том числе и тех, что «не ведают, что творят». Алпатов тем самым оказывается и в роли Богородицы, молящейся «о всех без разбора», из древнерусского «Хождения Богородицы по мукам», которое Достоевский назвал в «Великом инквизиторе» мистерией. Устанавливается влияние пьесы-мистерии Вл. Гиппиуса «Сон в пустыне» на мистериальный план «Мирской чаши». Писательское призвание осмысляется Пришвиным как роль миста, посвящающего читателя в свою мистерию и открывающего ему возможность нового воссоединения человека и Бога, новых отношений между людьми, дар видения гармонии в природе.

Исследуются связи М. М. Сперанского с родственниками его рано ушедшей из жизни супруги англичанки Элизабет Джейн Стивенс, мать которой происходила из швейцарского семейства Планта, переехавшего в Англию в 1752 г. Методологией исследования выступают «новая биографическая история» (или «новая биографика»), а также методы микроистории и гендерный принцип биографических исследований. Реконструкция характера взаимодействия Сперанского с семейством Планта проводится на основе сохранившейся в его фонде в ОР РНБ переписки с Джозефом Плантой старшим 1 (1744–1827), директором Британского музея, и с его сыном Джозефом Плантой младшим (1787–1847), занимавшим пост в Форин-офисе. Дж. Планта старший являлся видным интеллектуалом эпохи, а его сын был непосредственно связан с внешнеполитическим ведомством Великобритании в один из самых турбулентных периодов европейской истории, и очевидно, что такие связи не могли не оставить след в жизни самого Сперанского. Автор приходит к выводу, что сохранение длительных связей с членами семьи супруги, с которыми Сперанский не был лично знаком, свидетельствует о важности данных семейных уз как для самого Сперанского, так и для его дочери. Сперанский активно поощрял и поддерживал переписку дочери с Барбарой Планта, родной сестрой ее бабушки, а также стремился дать дочери европейское образование с акцентом на изучении иностранных языков, в том числе и английского. Сделан вывод, что переписка с семейством Планта позволяла Сперанскому ощутить сопричастность как с британской, так и с европейской культурой, а также воспитать дочь в данной парадигме, прививая ей европейскую идентичность.

Рассматривается интерпретация темы проявления женской индивидуальности в России в середине XVIII столетия на материале переписки (1762–1774) французского философа-автодидакта на австрийской службе Валентина Жамре-Дюваля и камер-юнгферы императрицы Екатерины II Анастасии Соколовой, в замужестве Де Рибас. Интерес Жамре-Дюваля, как и множества европейцев, к России в начале корреспонденции основывался на неточных книжных источниках и расхожих стереотипах. Концептуальными для них являлись мотивы «варварства», невежества и насилия, проявлявшихся как в семье, так и в обществе в целом. В ходе диалога между обоими корреспондентами эти стереотипы постепенно преодолевались. Участники обсуждали широкий круг вопросов, связанных с проявлениями женской личности: выбор брачного партнера и безбрачие, любовь и чувственное наслаждение в браке, критерии привлекательности (физическая и душевная красота), следование моде и индивидуальный стиль и пр. Особое внимание в переписке уделялось вопросам женского образования и интеллектуального развития, важнейшую роль в котором играло чтение. Русско-турецкая война 1768–1774 г. реактивировала вопрос о насилии над женщинами, на этот раз как необходимость защитить их от произвола неверных в Оттоманской империи. Невежество и религиозные предрассудки в старообрядческой среде также рассматривались корреспондентами как проявление мужской тирании.

В центре исследования – малоизвестное стихотворение Анны Ахматовой позднего периода творчества «Из набросков» (1959), до настоящего момента не получившее литературоведческого комментария. В ходе исследования фрагмент вписывается в ряд достаточно известных поэтических и прозаических предсказаний поэта, а также соотнесен с образом Кассандры, сопровождавшим Ахматову на протяжении всей ее творческой судьбы. Обращение к массиву мемуаров, связанных с образом поэта, а также к автобиографической прозе и материалам записных книжек автора позволяет обнаружить пересечения, указывающие, с одной стороны, на последовательную стратегию пишущего (от предсказания как такового до страшной способности накликания несчастий), с другой – на целостность образа времени / конца времен, который складывается в записях Ахматовой и в работе над вариантами стихотворных строк, и в тайнописи записных книжек. На сегодняшний день доступно несколько вариантов стихотворения с разными датировками, поставленным или отсутствующим названием, существенными или небольшими разночтениями. Текстологический сопоставительный анализ поэтических вариаций свидетельствует о поисках поэтом все более сильных и точных средств изображения приближающейся апокалиптической катастрофы. Несмотря на интонационную близость «Бегу времени», рассматриваемый набросок, по всей видимости, так и не был включен поэтом в цикл или более крупный текст в качестве отдельных строф. Исследование показало, что стихотворение, подсвеченное поэтическим и прозаическим контекстом, являет одну из ключевых черт поэтики незавершенного, столь свойственных художественному мышлению поздней Ахматовой. Диалогичность, «смысловая валентность» поэзии Ахматовой, возникновение новых смыслов стимулируются «бегом времени», актуализируются при свершении катастроф и бед, что каждый раз позволяет обнаруживать ее скрытые провидческие пласты.

Исследуется дискурс советского аутсайдерского искусства 1970–1980-х гг. Анализируются характеристики существовавших в это время научных подходов и их обусловленность политической ситуацией. Методология исследования выстроена c опорой на теорию дискурса и дискурс-анализ, что позволяет рассмотреть тексты и события, принадлежащие очень разным полям как части системы. Впервые дискурс аутсайдерского искусства советского периода рассматривается с позиций влияния со стороны государственной политики и международных отношений. Актуальность статьи связана с отсутствием узконаправленных работ, детально освещающих поставленную проблему. Вопрос о связи советской внешней политики, идеологии, карательной психиатрии и дискурсе ауйтсайдерского искусства не поднимался. В период 1970-х гг. в советской психиатрии актуализируется тема творчества душевнобольных. В исследованиях психиатров рисунки пациентов начинают рассматривать как средство диагностики и феномен, связанный с искусством. В качестве элементов сближения советские психиатры используют сопоставление творчества душевнобольных с различными феноменами искусства, ключевым из которых является сюрреализм; но, тем не менее, лексика и подходы к анализу остаются суверенно психиатрическими. В период первой половины – середины 1980-х гг. в изучении рисунков душевнобольных в поле психиатрии начинают использоваться конструкты искусствоведческого дискурса: понятия, язык описания, «говорящие субъекты» и методы исследования. Это время обусловлено значительной актуализацией темы творчества душевнобольных, что было связано с переосмыслением механизма творчества и языков искусства, попыткой развенчания карательной психиатрии и значимостью концепции инаковости. В ходе дискурс-анализа процессов и текстов 1970–1980-х гг., связанных с полем творчества душевнобольных аутсайдерского искусства, выявлено постепенное дискурсивное смещение от психиатрии к искусству.

Статья продолжает дискурс о гуманитарной танатологии и проблеме мортальности в искусстве. Автор описывает первоначальные импульсы проявления мотивов самооплакивания, самопохорон на примере габитуса Параджанова, и его творчества и других интертекстуальных связей. Как показал эмпирический материал, вышеупомянутые мотивы проявились в разные годы по различным коммуникационным каналам (воспоминания друзей, письма, сценарии, коллажи, фотографии, фотографии перформативных актов). Упомянутые мотивы были важным лейтмотивом его творческой натуры. Параджановские игры во «встречу со смертью» в разных форматах указывают, что выживший в тюрьме Параджанов столкнулся с проблемой смерти. Благодаря перформативным актам не раз переигрывал он свои переживания смерти через самооплакивание и игры в самопохороны. Анализ показал, как почти во всех перформативных актах проявляется код карнавальности. Проблемы «весeлых похорон» и самооплакивания представляются опосредованно. Великого Параджанова оплакивают также персонажи мировой культуры (Джоконда, католикос всех армян). Сергей Параджанов выступает в роли режиссера, эстетизирующего поминки и похороны своих родных и близких (зятя, сестры). Дистанцированное отношение к смерти близких и эстетизация похорон говорят, что в его сознании код траура заменяется на карнавальное празднество. Эстетизируется похоронная процессия, происходящее воспринимается отчуждeнно, дистанцированно, но с акцентом на красоту.

Статья посвящена вопросу белого, света и предела картины в творчестве современного художника Эрика Булатова. Автор стремится показать, как Булатов исходя из теоретических и практических знаний о картине Малевича и Фаворского создает на своих холстах пространство картины, развивающееся в обе стороны от ее поверхности: и к зрителю, и в глубину. Для этого он использует слово, адресованное зрителю и условно находящееся между зрителем и картиной («Слава КПСС», «Опасно», «Не прислоняться»), за счет чего освобождается пространство самой картины. В нем совершается прорыв за пределы социального пространства, который осуществляется с помощью слов поэта Всеволода Некрасова: «Иду», «Живу, вижу», «Свобода есть». Работая над структурированием пространства картины, Булатов также опирается на хрестоматийные положения П. Флоренского о линейной и обратной перспективе («Иконостас»), о замкнутости Вселенной и открытости эмпирея («Мнимости в геометрии»), а также на супрематические манифесты Малевича, требовавшие освободить картину от рамы, то есть от вещности, зависящей от потребительского отношения к живописи. В связи с этим Булатов разрабатывает теорию двух видов света: света поверхности картины (освещенности этой поверхности светом окружающего картину пространства – лампы, окна и т. д.) и света из глубины картины – света пространства, который и есть белый свет, то есть свет абсолютной бесконечности.

Предметом рассмотрения в статье является тема леса («чащи») в произведениях и дневниках Михаила Пришвина, неотрывно связанная для него не только с проблемами экологии, но и с осознанием русским человеком своего исторического пути и предназначения, с пониманием концепта «правда» и его смысловым наполнением в умах разных людей. Сопоставляются книга очерков Пришвина «Берендеева чаща» (1935–1936), повесть-сказка «Корабельная чаща» (1953) и дневники писателя, отразившие его впечатления от путешествия в Архангельскую область в 1935 г. Отправляясь на Север, Пришвин не только выполнял задание Наркомата лесной промышленности (осуществить надзор над лесозаготовками), но и стремился достичь заветного заповедного лесного края – «неприкосновенной Чащи», о которой он слышал немало рассказов в пути. Чаща выступает для Пришвина идеальным местом, не тронутым «топором антихриста». И тем ярче этому идеальному мифологическому топосу противопоставляется ужасающая реальность лесозаготовок, увиденная и отраженная Пришвиным в его очерках и дневнике. Заповедная Чаща, которой достигают путешественники неподалеку от границы с Коми, также оказывается обречена на смерть. В текстах Пришвина остаются непримиренными контрастные представления о лесе – лесе поэтическом и лесе «круглом», то есть идущем под топор. Чаще-мечте писатель посвящает свою последнюю книгу «Корабельная чаща», где он в качестве автора предпринимает попытку спасения «своей» сказочной Чащи. Рассматриваются разные варианты заглавия финального произведения Пришвина, отразившие движение его творческого сознания. Одно из них – «Повесть о правде» (или «Правда истинная»). Тема правды, трагедия правды – едва ли не центральная в размышлениях Пришвина последних лет, как и ряда его писателей-современников; в повести он доверяет поиски «правды-истины» своим героям. Корабельная чаща, которую бережет народ коми и на которую покушается война, становится в книге многозначным образом-символом, в том числе символом правды, объединяющим общее и личное, природное и человеческое, прошедшее и будущее.

Неожиданная смерть известной актрисы Веры Федоровны Комиссаржевской во время гастролей в Ташкенте стала и для русскоязычного населения Туркестана, и для всей империи крупным событием, вызвавшим сенсацию в средствах массовой информации. В статье исследуется освещение смерти Комиссаржевской от оспы в 1910 г. в русскоязычной периодической печати как в Туркестане, так и в ведущих городских центрах Российской империи. Действия скорбящих в Ташкенте и освещение этих событий на местном и столичном уровнях показывают, что смерть Комиссаржевской стала имперским событием, усилившим напряжение в контексте русских претензий на роль цивилизационной силы в Центральной Азии. Для образованных русскоязычных жителей Туркестана смерть актрисы стала возможностью подтвердить свой статус носителей русской культуры в печатной среде, которая привлекла внимание всей империи. В условиях расовых и ориентализующих представлений о Туркестане в столичной печати местные журналисты и представители образованного общества стремились продемонстрировать свою принадлежность и преданность русской культуре. Это размывало границы между имперским центром и его периферией, помещая указанное событие в центр неоднозначного имперского дискурса о смерти, болезни и пределах российской модерности. В то время как представители образованной части русского общества в Ташкенте стремились продемонстрировать свое членство в широкой имперской цивилизации, обстоятельства смерти Комиссаржевской и дискурс об оспе подвергли сомнению русские претензии на цивилизационное превосходство и выявили ключевые тревожные ожидания, лежавшие в основе колониального присутствия России в Центральной Азии.

____

A. G. Gus’kov, K. A. Kochegarov, S. M. Shamin, Russko-turetskaia voina 1686-1700 godov [The Russian- Turkish War of 1686-1700] (Moscow: Russkoe slovo, 2022).

Review of: Nikolai Karamzin, Lettres d’un voyageur russe. Introduction, translation, notes and commentary by Rodolphe Baudin. Paris, Institut d’Études Slaves, 2022

Dietrich Geyer’s article “‘Gesellschaft’ als staatliche Veranstaltung. Sozialgeschichtliche Aspekte des russischen Behördenstaats im 18. Jahrhundert,” had a significant impact on both German and American historiography, which is not the case with the Soviet historiography of the 1960-1980s. Nevertheless, late Soviet and early post-Soviet historiography was preoccupied with the same problems of the relationship between “state” and “society” in Imperial Russia and sometimes followed the line of D. Geyer’s thinking. In the 1990s, when the “grand narrative” of modernization was called into question, historians engaged in a polemic about the very productiveness of the opposition of “state” and “society” as categories of historical knowledge. They turned to the local level of late imperial Russian society, or adopted new methods of examining legislative sources, avoiding access to “backwardness” or “underdevelopment,” preferring to examine the language and rhetoric of eighteenth-century documents.

This article examines Ivan Petrovich Argunov’s 1767 painting of Anna Nikolaevna Kalmykova, one of many Kalmyk children removed from their families by the Russian military and forcibly adopted by elite Russians and Europeans. Both sitter and painter were, in different ways, unfree: Argunov was enserfed by the Sheremetev family and Kalmykova was their ward. Examining the portrait’s many visual antecedents and references, this paper argues that Argunov used the intimate, informal styles of Enlightenment portraiture in a way that enmeshed its subject and author in the harsh social hierarchies of the Sheremetev household and imperial society. The relatively loose facture of the painting and its attention to the sitter’s liveliness and youth demonstrate Argunov’s skill as a modern portraitist. But although Kalmykova dominates the composition of her own portrait (which makes it unlike most other portraits of Kalmyk people in Russia during this period), Argunov makes clear that she is subordinate to her patron and other members of her “adoptive” family. Mapping the power structures of the household that enserfed him, Argunov combined private and ceremonial idioms in a way that said much about Kalmykova’s status and his own – a manner of portraiture that could only be copied by other artists from outside the household.

Entire Volume