Search

Основным принципом прозы Л. Улицкой чаще всего считают бытописание и историзм. Однако в ее произведениях немаловажную роль играют и эпизоды, описывающие мистический опыт персонажей. Автор рассматривает мистическую составляющую мира романов и последних рассказов Л. Улицкой и формулирует особенности мистических эпизодов в тематическом и структурном планах. Статья содержит обзор константных элементов мистических переживаний героев разных произведений, связанных прежде всего с опытом смерти. В основе этого опыта лежат пограничное состояние героя и проницаемость границы между действительностью и иным миром. Граница между мирами маркирована повторяющимися мотивами, символика которых придает смерти смысл преображения и возрождения. Маркированность границы между мирами в структурном плане можно объяснить в том числе и особенностями фантастической литературы. Кроме того, в статье предложено осмысление мистических эпизодов в произведениях Улицкой на основе концепции Цв. Тодорова, определяющего фантастику как переходное явление между «необычным» и «чудесным». Мистические переживания героев получают рациональное объяснение (сон, предсмертный бред, психическое расстройство), что тем самым отменяет их фантастичность. Но при этом столкновение разных взглядов на пережитое (внутреннего и внешнего) рождает у читателя сомнение в реальности опыта героя, а именно –сомнение читателя является, согласно концепции Тодорова, основным критерием фантастики. Благодаря этой двойственности – рациональному объяснению и колебанию в оценке пережитого – мистические эпизоды в произведениях писательницы можно отнести к категории «фантастически-необычного». А если рассмотреть эти же эпизоды в сравнении с собственно мистическими текстами, то нейтральность нарраторского дискурса, нейтрализация им разницы между естественным и сверхъестественным, а также его близость к авторской позиции позволяют говорить о профанном мистицизме Улицкой., We often find the Soviet past at the core of Lyudmila Ulitskaya’s works, and most critics agree that the description of everyday life and historicity are fundamental principles of her prose. Nonetheless, episodes which record the characters’ mystical experiences play a fairly significant part in Ulitskaya’s works. However, they receive considerably less attention in research on her oeuvre. In this paper, the author focuses on the mystical component of Ulitskaya’s novels and most recent short stories and attempts to define the thematic and structural characteristics of the mystical episodes. In the first part of the paper, the author reviews the constant elements of the characters’ mystical experiences in different works. These experiences are primarily connected with encountering death and are based on the character’s borderline position and the permeability of the frontier between “reality” and the afterworld. This frontier is marked out by recurrent motifs, which symbolically bestow upon death the meaning of transformation (transubstantiation) and revival. From a structural point of view, the delineation of the frontier between the two worlds can be explained, among others, through the characteristics of fantasy. In the second part of the paper, the article examines this aspect of the mystical episodes of Ulitskaya’s works with reference to Tzvetan Todorov’s concept, which defines the fantastical as an interim phenomenon between the “uncanny” and the “miraculous”. The characters’ mystical experiences in the episodes examined here receive a rational explanation (dream, hallucination before dying, psychological disorder), which cancels their fantastic nature. As a result of this duality of a rational explanation and the simultaneous uncertainty about judging the experience, the mystical episodes of Ulitskaya’s works can be categorised as “fantastical and uncanny”. When these episodes are examined from the point of view of the properties of the genuinely mystical tex

В монографии дан многоаспектный анализ специфических качеств, сформированных в человеке социалистическим экспериментом ХХ века. Феномен Homo soveticus рассматривается как сложное психокультурное явление, особым образом проявившее себя в различных сферах жизни и творчества. Книга адресована всем, кто стремится разобраться в советском прошлом и феномене советского человека., This book suggests a multidimensional analysis of the specifi c personal traits formed in a man by the 20th century socialist experiment. Homo soveticus is considered as a complex psychological and cultural phenomenon, which specifi cally manifested itself in various spheres of life and art. For researchers of the Soviet past, and anyone seeking to understand the phenomenon of Homo soveticus.

Шандор Мараи (Márai Sándor) — один из выдающихся венгерских писателей XX в. Его творческий путь начался во второй половине 1920-х гг., в эпоху позднего модернизма, и претерпел кардинальные изменения после эмиграции писателя в 1948 г., — сначала в Италию, а потом в США. С этого момента и до самой смерти Мараи в 1989 г. его произведения в Венгрии не издавались. Широкое признание творчества писателя (отчасти повторное) произошло в 1990-е гг., причем интерес исследователей прежде всего был направлен на его автобиографические тексты и дневники. Повести и романы с их чисто беллетристическими сюжетами, несмотря на огромный успех как в Венгрии, так и за рубежом, у венгерских литературоведов вызывали противоречивые мнения. Художественной прозе Мараи до сих пор уделялось не слишком большое внимание, а когда речь идет о влиянии на Мараи других писателей, то здесь рассматривается лишь «западный» литературный контекст. Вопрос же о влиянии русской литературы на творчество Мараи до сих пор никем не ставился, хотя оно — если иметь в виду произведения русских классиков, с творчеством которых писатель был хорошо знаком, — отчетливо сказывается в его произведениях доэмигрантского периода. В представленной статье именно с точки зрения русского литературного контекста рассматривается недооцененный в венгерской критике роман Мараи «Чайка» («Sirály», 1943). Выдвигается предположение, что роман носит экспериментальный характер, который проявляется в основном на фоне классической чеховской поэтики; исследуется интертекстуальная связь с одноименной пьесой Чехова (прежде всего, на уровне системы персонажей и их отношения к символу «чайки»); выделяются конкретные приемы, использованные Мараи, но характерные для поздней прозы Чехова; делается попытка определить место романа в творчестве Мараи., Sándor Márai is one of the most significant Hungarian authors of the twentieth century. His career started in the second half of the 1920s, in the late modernist era, and then suffered some sharp turns when he emigrated to Italy in 1948 and then moved to the United States. From that time onwards, his works were not published in Hungary until his death in 1989. To a large extent, the recognition of his oeuvre, in certain part for the second time, occurred in the 1990s. In the reception of his work, a more prominent emphasis fell on his autobiographical prose and his diaries. Although his fiction, both his short novels and novels, was exceptionally successful among readers in Hungary and abroad, Hungarian critics produced ambivalent responses to it. Until now, relatively little attention has been paid to the poetic characteristics of these works, and in terms of other literary influences, usually western authors are mentioned. In all the research devoted to Márai’s oeuvre to date, the role of Russian literature has not been discussed yet. Nonetheless, the influence of the Russian classics whose legacy Márai was wellacquainted with can be clearly detected in his pre-emigration works. It is from this particular aspect that this paper examines The Seagull, a novel which was published in 1943 and has received scant attention in Hungarian literary criticism. The hypothesis presented here is that this was an experimental novel, which is demonstrated through the background of Chekhov’s poetics. Firstly, the author considers an intertextual link with Chekhov’s eponymous play, primarily on the level of the system of relationships between the characters themselves and the relationship between the characters and the symbol of the seagull. Secondly, there are clearly manifested examples of certain features that were typical of Chekhov’s later prose. Following an exploration of Márai’s novel’s poetic features, the author attempts to place the work within the context of the author’