Search

Rad je podijeljen na tri dijela. U prvome, autor razmatra problematiku altajskih jezika te iznosi podatke o protoaltajskom rječniku i o mogućem smještaju altajske pradomovine. U drugom dijelu predstavljaju se starokineski podaci o drevnim narodima koji su živjeli na granicama Kine. U trećem dijelu rada raspravlja se o mogućim jezičnim, odnosno etničkim i povijesnim identitetima naroda označenim u kineskim izvorima, kao i o širim evrazijskim vezama i mogućoj kontaktnoj zoni u Turaniji., In the first part of the paper, the author discusses some details pertaining to the Altaic languages and the location of the Altaic homeland. As to the key question of Altaic theory – i.e. whether Turkic, Mongolic, Tungusic, Korean and Japanese form a genuine language family or separate families linked only through intercontacts and borrowings – he tentatively assumes that there is a distant genetic relationship. On the basis of a reduced list of reconstructed roots, the Proto-Altaic community seems to have been a hunting-fishing and gathering society, with perhaps some scratch farming. Social organisations were clearly patriarchal, with emphasis on age distinctions, and there are also signs of regular warfare and shamanistic activities. Much less explicate are the geographical indications regarding a possible “homeland“ – however, Proto-Altaic appears to have been spoken by a people living in a forested region, with some open fields, access to water sources, primarily in a lowland topography and near certain “badlands“ (sandy zones, salt flats and/or marshes). So far two such areas have been singled out: 1) in the East between the Central Chinese Valley, the Gobi and Manchuria; 2) in the West in the Turanian lowlands. Some researchers have much favoured a Western origin. However – as implied by genetic analysis of living populations – Proto-Altaic groups may well have lived near the Yellow River prior to the extension of the Chinese Neolithic, after which they would have been linguistically assimilated by Sino-Tibetan speakers. Yet the various Gobi cultures of this period also show links with the Turanian area. The author notes that events during the 3rd millennium B.P., including technological and ecological change, probably effected the expansion of the Altaic languages, influencing also the final articulation into various subgroups. In the second part of the paper, he deals with various ethnic groups mentioned in early Chinese sources. The list of foreign ethnonyms is large even in the Shang oracles inscriptions. As has been suggested, the Shang distinguished subdued people from hostile outer tribes, indicated by the term fang. Among the peoples noted in the Shang period, most important were the Qiang, Zhou, Quan, Guifang and Yifang. The Qiang and Zhou may have been allied against the Shang, who on their part had special ties with the Quan. The Zhou ultimately led a coalition of peoples against the last Shang ruler precisely at the moment when he was battling in the East against the Yifang. In the following Zhou period, the term fang gradually disappeared and most foreign peoples were to be denoted as Yi (formerly Yifang), Man, Rong and Di. The Zhou also faced a particular threat from the Quanrong (Quan) and in the 10th century B.P. deported many of them into outlaying regions – later the Zhou were attacked by a people of unknown origin, the Xianyun, and although the attack was repelled, by the 8th century the Quanrong revived and captured the Zhou capital. This led to the foundation of a new capital in the East, followed by several centuries in which the rulers of various Chinese states assumed a hegemonistic position. It was in this period that the Chinese finally formulated a worldview of themselves as the “Middle Kingdom“, surrounded by “barbarians of the four corners“ – i.e. Yi in the East, Man in the south, Rong in the West and Di in the North. This can be seen as the “first circle“ of foreign peoples around Ancient Chine. Yet when the Chinese state Zhao and later Qin (whose rulers may have originated from the Quanrong) expanded to the Ordos and Mongolian border, they reached also a “second circle“ of peoples – in dicated by the ethnonyms Hu, Xiongnu and Yuezhi. Sources at the time also provide often-fantastic references to even further peoples, such as the Dingling in Siberia, who would have constituted a “third circle“ around China. In the final section of the paper, the author discusses possible ethnic identities of peoples mentioned in the Chinese sources. He agrees with the idea that the Qiang were a Tibeto-Burman (Sino-Tibetan) population distantly related to the Chinese themselves, while the original Yi(fang) were probably an Austronesian grouping – although later the ethnonym was transferred to the Northeast to Tungusic, Manchurian and Korean groups. The Man are more difficult to decipher, but at least in later usage this name would also refer to Austronesian (or Thai) populations. As to the Rong and Di, they also were quite likely distantly related to the Chinese, just as the earlier Qiang, although only the name Di seems to denote a particular ethnic group, whereas Rong is used more generally. Regarding the peoples from the “second circle“ around China – the author accepts the view expressed by Edwin Pulleyblank and others that the Xiongnu (the predecessors of the later Huns) derived from non-Altaic groups around China, i.e. from a basis similar to the Rong and Di, whereas the Hu (or Donghu, “Eastern Hu“) were most likely an Altaic, primarily Mongolic population. An Altaic, but in this case Turkic identity may be postulated for the Dingling, Gekun, Xinli and other peoples that the Xiongnu encountered in the “third circle“ – i.e. in South-Central Siberia. On the other hand, the author is inclined to see the Yuezhi as a predominately Iranian group, perhaps with some Tocharian elements in it. Mounted nomadism was undoubted a trait of the Hu, Xiongnu and Yuezhi – presumably this form of livelihood arouse first among Iranian peoples to the West of the Altai range, and later shifted East, influencing population movements. In this sense, the early Xianyun invasion of China (as suggested by Jaroslav Průšek) may have reflected farther processes that ultimately brought the Yuezhi to the borders of China. Later the Xiongnu adopted the same lifestyle, and after influencing neighbouring peoples in North-East Eurasia initiated a return transfer of impulses and movements, from the East to the West. Finally the author also notes some more distant language links in Eurasia, which would imply an ancient conversion of various contacts in the Turanian area., В первой части настоящей работы автор рассматривает некоторые вопросы, касающиеся алтайских языков и местоположения алтайской родины. Что касается ключевого вопроса алтайской теории – то есть являются ли тюркская, монгольская, тунгусская, корейская и японская формы оригинальной языковой семьей или отдельными семьями, связанными лишь посредством взаимных контактов и заимствований – автор высказывает предположение, что речь идет о далеких генетически родственных отношениях. На основании ограниченного списка реконструированных корней, прото-алтайское общество, по-видимому, можно считать обществом, основными видами деятельности которого были охота, рыболовство и собирательство с элементами земледелия. Общественная организация была патриархальной, основывающейся на возрастных различиях; существуют также указания на регулярное ведение войн и занятие шаманизмом. В гораздо меньшей степени представлены географические показатели, относящиеся к возможной «родине», – однако, на прото-алтайских языках, по-видимому, говорили народы, проживавшие в лесных областях, имевших открытые поля и доступ к водным источникам – главным образом в низинах или по соседству с «плохими землями» (песчаными зонами, солончаками и/или болотами). До сих пор было выделено два подобных региона: 1) на востоке между Центральной Китайской Низменностью, Гоби и Маньчжурией; 2) на западе в Туранской низменности. Некоторые исследования отдают большее предпочтение западным истокам. Во всяком случае – как показывает генетический анализ современного населения – протоалтайские группы могли проживать близи Желтой реки перед Китайским неолитическим периодом, после чего они могли быть лингвистически ассимилированы группами, говорившими на сино-тибетских языках. И все же разнообразные культуры Гоби того периода показывают, что существовала связь с Туранской зоной. Автор подчеркивает, что события, происходившие в течение 3 тысячелетия до н.э., включая технологические и экологические перемены, возможно, вызвали экспансию алтайских языков, что повлияло также на конечное слияние с различными подгруппами. Во второй части работы автор анализирует различные этнические группы, упоминающиеся в ранних китайских источниках. Список чужих этнонимов велик даже в религиозных надписях Шана (= иньских надписьх). Шанцы различали подданых от враждебных внешних племен, именовавшихся словом фан. Среди народов, описанных в период Шана, наиболее важными считались цяны, чжоусцы, цюаньцы, гуйфаны и ифаны. Цяны и чжоусцы могли объединиться против Шана, который имел со свой стороны связь с цюаньцами. Чжоусцы возглавляли союз племен против последнего правителя Шана в момент, когда тот вел битву на востоке против ифанов. В последующий период – время Чжоу, термин фан постепенно исчез и большая часть чужих племен обозначали словами и (прежние ифан), мань, жун и ди. Чжоусцы также столкнулись с угрозой, исходящей от цюаньжунов (цюань) – в 10 веке до н.э. они депортировали большую их часть во внешние области; позднее на Чжоу напали племена неизвестного происхождения, сяньюны, и хотя нападение было отражено, к 8 веку сяньжуны возродились и захватили столицу Чжоу. Это привело к основанию новой столицы на востоке; затем, в течение нескольких последующих столетий, правители различных китайских государств завоевали господствующее положение. Именно в этот период китайцы окончательно сформировали представление о самих себе как о «Срединном Царстве», окруженном «с четырех углов варварами» – то есть и на востоке, маньцы на юге, жуны на западе и ди на севере. Это, по всей видимости, был «первый круг» чужих племен, окружавших Древний Китай. Правда, когда китайские государства Чжао и позднее Цинь (правители которых могли происходить от цюаньжунов) распространили свои владения до Ордоса и монгольской границы, они достигли «второго круга» племен – обозначенных этнонимами ху, сюнну и юечжи. Источники, относящиеся к тому времени, дают также зачастую фантастические сведения о более отдаленных народах, таких как динлины в Сибири, которые могли образовывать «третий круг» вокруг Китая. В последней части своей работы автор рассматривает возможное этническое происхождение народов, упоминающихся в китайских источниках. Он выражает согласие с теорией, по которой цяны были тибетско-бирманской (сино-тибетской) группой, связанной далеким родством с самими китайскими племенами, в то время как и (ифаны) были австронезийской группой – хотя позднее этноним был перенесен на северо-восток, к тунгусским, маньчжурским и корейским группам. Гораздо труднее расшифровать мань, но по крайней мере употребление этого термина в более позднее время также могло относиться к австронезийским (или тайским) племенам. Что же касается жунов и ди, то и они по всей вероятности были далекими родственниками китайских племен, как и цяны раннего периода, хотя название ди, видимо, обозначало определенную этническую группу, тогда как жун употреблялось как общее название. Что касается народов «второго круга», окружавшего Китай – то автор принимает точку зрения Эдвина Пуллибланка и других исследователей, согласно которым сюнну (предшественники поздних гуннов) ведут свое происхождение от не-алтайских групп, окружавших Китай, то есть от групп, сходных с жунами и ди, в то время как ху (или дунху, «восточный ху») были сходными с алтайскими группами, гланым образом с монгольскими племенами. Алтайское, в этом случае тюркское отож дествление, применимо к динлинам, гекунь, синьли и другим народам, которые сюнну включили в «третий круг» – то есть в центральной и южной Сибири. С другой стороны, автор склоняется к мысли, что юечжи были преимущественно иранской группой, обладавшей некоторыми тохарскими элементами. Конный кочевой образ жизни был несомненно чертой, свойственной ху, сюнну и юечжи – предполагается, что эта форма обеспечения средств к существованию развилась вначале в среде иранских народов, а затем распространилась на западные алтайские области, а позднее на восток, вызвав миграции населения. В этом смысле ранняя инвазия Китая сяньюнами (как указывает Ярослав Прушек) могла отразиться на более поздних процессах, которые окончательно способствовали приближению племен юечжи к границам Китая. Позднее сюнну приняли сходный образ жизни и после того, как оказали влияние на соседние народы северо-восточной Евразии, вызвали обратную передачу импульсов и движений – с востока на запад. И, наконец, автор также касается некоторых более далеких языковых связей народов Евразии, которые подразумевают различные изменения контактов в Туранской области.

Since the mid-1970's the unemployment of immigrants in Scandinavia has constantly been double that of indigenous Scandinavians. The purpose of the research project “Options of Unemployed Immigrants” is to elucidate structural causes and institutionalized practices in relation to the high rates of immigrant unemployment in Denmark and Sweden, and to investigate the alternative options of the unemployed immigrants on the labour markets of the two Scandinavian countries. The project investigates the situation of unemployed immigrants from Yugoslavia and Turkey, two of the largest immigrant groups in both Sweden and Denmark. A comparative study of conditions in Sweden and Denmark is especially valuable on account of the two neighbouring Scandinavian countries' markedly different labour market and unemployment policies. Research is conducted from an interdisciplinary perspective, combining the theories and methods of social anthropology with those of sociological labour market studies. Empirical research combines a limited number of local level case studies with statistical investigations on regional and national levels., Od sredine 70-ih godina nezaposlenost među imigrantima u Skandinaviji bila je dvostruko viša nego među indigenim Skandinavcima. Istraživački zadatak »Mogućnosti nezaposlenih imigranata« ima cilj rasvijetliti strukturalne razloge i institucionalnu praksu s obzirom na visok stupanj nezaposlenosti imigranata u Danskoj i Švedskoj i istražiti alternativne mogućnosti za nezaposlene imigrante na tržištima radne snage u ove dvije zemlje. Projekt istražuje položaj nezaposlenih imigranata iz Jugoslavije i Turske, dvije najveće imigrantske skupine u Švedskoj i Danskoj. Komparativna studija o uvjetima u Švedskoj i Danskoj posebno je vrijedna pažnje, jer se ove susjedne skandinavske zemlje osjetno razlikuju po tržištu radne snage i politici prema nezaposlenima. Istraživanje polazi od interdisciplinarne perspektive, povezujući teorije i metode socijalne antropologije s onima kojima se služe sociološka istraživanja tržišta radne snage. U empirijskom istraživanju povezuje se stanoviti broj studija lokalnih primjera sa statističkom analizom na regionalnoj i nacionalnoj razini.