Search

Цель данной статьи – выявить и проанализировать комплекс универсалий и образно-символический ряд восточного происхождения в стихотворении О. Э. Мандельштама «Раковина» (1911 г.). Одной из задач исследования также являлось сопоставить ориентальные образы и мотивы с античными и европейскими. Для этого были выделены и изучены такие универсалии, как дао, да-тун, инь-ян, вэнь, у-син, а также мотивы (хрупкости, защищённости, творчества и др.), образы раковины и жемчужины, ночи, морской пены, тумана и дождя и др. В результате было установлено при эксплицитном доминировании реалий европейской культуры имплицитное влияние на мифопоэтическую картину мира О. Э. Мандельштама восточных универсалий, определяющих особое синтезное восприятие природы, бытовой и мировой культуры, а также творчества. Свойственное русскому поэту Серебряного века мироощущение во многом близко средневековым китайским поэтам, художникам и философам. Полученные в ходе исследования данные могут быть использованы в дальнейшем научном изучении восточных универсалий в русской поэзии и преподавании соответствующих учебных курсов, а также помочь при переводах на китайский язык стихотворений О. Э. Мандельштама., The aim of this article is to identify and analyze the complex of universals and figurative and symbolic series of Eastern origin in the poem of O. E. Mandelstam "Rakovina [the Shell]" (1911). One of the tasks of the study was also to compare oriental images and motifs with antique and European ones. For this aim such universals as Dao, Da-tung, Yin-yang, Wen, Wu-Xing, as well as motifs (fragility, protection, creativity, etc.), images of shell and pearl, night, sea foam, fog and rain, etc. were highlighted and studied. The result was that owing to the explicit dominance of the realities of European culture, Mandelstam's mythopoetic worldview was implicitly influenced by oriental universalisms that determined a particular synthesized perception of nature, mundane and world culture, and creativity. The worldview of the Russian Silver Age poet is, in many respects, close to that of medieval Chinese poets, artists, and philosophers. The data obtained in the course of this study can be used in the further scientific study of Oriental universals in Russian poetry and courses, as well as help in translating into Chinese Mandelstam's poems., Russian Linguistic Bulletin, Выпуск 2 (38) 2023

Russian Linguistic Bulletin, Выпуск 2 (38) 2023

This article deals with the collective myth of the generation of Russian intellectuals in the 1880s. This generation inherits the myth from Enlightenment and Romanticism about the hero Prometheus, the Christian martyr created in the “civil poetry” and journalism of the 1840s–1860s. The hero resists the surrounding “darkness” of social passivity and a repressive regime. The socially passive outsider becomes his antipode. The 1880s generation embodies a similar collision, with an active heroic nucleus standing out (the Narodnaya Volya radicals, “torches”) and the periphery that sympathises with them (passive, reflective, “children of the night” from Merezhkovsky’s allegory). The self-immolator Grachevsky became a symbolic figure for the former, and the poet Nadson for the latter. Nadson’s influence extends far beyond his era, forming a system of clichés for expressing the depressive moods of the Russian intelligentsia. These two dimensions of a generation in the literature of the 1880s are represented, respectively, by metaphors of the “fiery myth” and an unprecedented variety of the “night myth” in the lyrical poetry of the poets of “civil sorrow” and later romantics. Both myths are united by the situation of collective trauma, premature death, and the role of the intellectual as a martyr. In poetry, the allegory of the “extinguished torch” in the lyrical poetry of Nadson, Fofanov, and Merezhkovsky mediates between these worldviews. Russian poetry returns to the symbolism of fire in the early twentieth century, during the revolution of 1905–1907, and in the post-revolutionary era of the 1920s., Статья посвящена коллективному мифу поколения русских интеллигентов 1880-х гг. Это поколение наследует просветительский и романтический миф о герое-Прометее, христианском мученике, созданный в гражданской поэзии и публицистике 1840–1860-х гг. Ее герой пытается противостоять окружающей его «тьме» общественной пассивности и репрессивного режима. Антиподом его становится социально пассивный «лишний человек». Подобная коллизия воплощается и в поколении 1880-х гг., внутри которого выделяется активное героическое ядро (радикалы-народовольцы, «факелы») и сочувствующая ему периферия (пассивные, рефлектирующие, «дети ночи» из аллегории Д. Мережковского). Символической фигурой для первых стал самосожженец М. Грачевский, для вторых — поэт С. Надсон. Влияние Надсона простирается далеко за пределы его эпохи, формируя систему клише для выражения депрессивных настроений русской интеллигенции. Эти два измерения поколения в литературе 1880-х гг. представлены, соответственно, метафорами «огненного мифа» и беспрецедентным разнообразием «ночного мифа» в лирике поэтов «гражданской скорби» и поздних романтиков. Оба мифа объединяет ситуация коллективной травмы, преждевременной смерти — как воображаемой, так и биографической, роль интеллигента как мученика. Поколение 1880-х гг. осознает себя не столько «больным», сколько «обреченным» на раннюю смерть. В поэзии медиативным символом между двумя мифами — «огненным» и ночным» — становится аллегория «погасшего факела» в лирике С. Надсона, К. Фофанова, Д. Мережковского. Русская поэзия возвращается к символике огня в начале ХХ в., прежде всего в ситуациях революции 1905–1907 гг. и общественно-политического переустройства мира постреволюционной эпохи 1920-х гг.

This article focuses on Osip Mandelstam’s poem “Impressionism”. The main objective of this work is to analyze the key motifs and images of the poem and to offer an integral, non-contradictory reading of the poem based on its immediate context as well as on the specific features of Mandelstam’s poetics. Mandelstam treated impressionism with great enthusiasm considering it an innovative phenomenon in art; impressionism in its broad meaning most fully corresponded with his idea of the life-giving capacities of art as reflected in this poem. The article discloses the plot of the gradual immersion in the world of an impressionist painting in Mandelstam’s poem. A verse-by-verse analysis of the text complemented by the parallel reading of the fragments of Mandelstam’s prose, and also with impressionist paintings the poet was familiar with as a backdrop, allows me to define the particularities of Mandelstam’s symphonic and solid perception of plastic arts, including impressionist painting. The article shows how the antinomies of Mandelstam’s creative art affect the poetic text. “Impressionism” is not a reflection of specific motifs of particular paintings but a cocreative effort of resurrecting reality in art that Mandelstam thought to be the art’s prime purpose.

This article investigates the relation between nature, ethics, and poetics in the work of Paul Celan, using „Engführung“ [“Stretto”] as a starting point. The readings from Celan’s library testify to his careful rethinking of what “reality” means. Applying the terminology and research of geology, physics, and, in particular, quantum mechanics, opens up an interpretative horizon for Celan’s poetry that can be configured according to the laws of entanglement as well as the form of a multidimensional ‚Raumgitter‘. The human and ethical elements of intentionality and being-in-the-world are not obliterated but rather subordinated to the natural itself. Celan goes beyond the idea of a subject-observer of the world-as-object and offers us a perspective in which language, as well as humanity and intentionality (poetic and otherwise), is merely one cosmic manifestation – part of nature itself. Language, like nature, shows different and changing states of being. It can be metamorphic but also sedimentary; conglomerate but also fluid like the elements present in nature. It is not a metaphorical analogy but a changing material state. It is non-local, dynamic, and provisional, like the relationality of quantum aggregations. Writing ‚nach der Natur‘ is, for Celan, who makes the knowledge and vocabulary of the natural sciences his own, to recover this metamorphic, provisional dimension of language – inside and outside time, probabilistic, invisible at a macroscopic level. By writing in and as nature in this way, poetry resists the destruction of what “happened” [geschehen] at the camps in the most devastating way.

The dialogue of Paul Celan, a reader and translator, with the poetry and the whole complex poetic views of Osip Mandelstam demonstrates an important general condition: both poets worked in the context of the modernist language crisis and language critique. Mandelstam takes on the task of creating a pure language of poetry in the struggle against the symbolist “code,” in the “resurrection” of words (V. Shklovsky) by means of a “defamiliarizated” intermixture of meanings and contexts, in intentional semantic oblivion and, among other things, by immersing himself in foreign languages (“An alien speech will be my warming ear husk”). Paul Celan’s work, under the conditions of “poetry after Auschwitz” (T. Adorno), aiming at clearing up the German language of the terror of history, was influenced, among other things, by his strategy of creating a non-figurative, hermetic poetry language comparable to the so-called “absolute music” (K. Dahlhaus). This paper identifies the common poetic motifs in the works of Celan and Mandelstam, as well as individual solutions for overcoming the lingual crisis.

Поступила в редакцию: 08.01.2022. Принята к печати: 24.06.2022. Submitted: 08.01.2022. Accepted: 24.06.2022. Статья посвящена коллективному мифу поколения русских интеллигентов 1880-х гг. Это поколение наследует просветительский и романтический миф о герое-Прометее, христианском мученике, созданный в гражданской поэзии и публицистике 1840–1860-х гг. Ее герой пытается противостоять окружающей его «тьме» общественной пассивности и репрессивного режима. Антиподом его становится социально пассивный «лишний человек». Подобная коллизия воплощается и в поколении 1880-х гг., внутри которого выделяется активное героическое ядро (радикалы-народовольцы, «факелы») и сочувствующая ему периферия (пассивные, рефлектирующие, «дети ночи» из аллегории Д. Мережковского). Символической фигурой для первых стал самосожженец М. Грачевский, для вторых — поэт С. Надсон. Влияние Надсона простирается далеко за пределы его эпохи, формируя систему клише для выражения депрессивных настроений русской интеллигенции. Эти два измерения поколения в литературе 1880-х гг. представлены, соответственно, метафорами «огненного мифа» и беспрецедентным разнообразием «ночного мифа» в лирике поэтов «гражданской скорби» и поздних романтиков. Оба мифа объединяет ситуация коллективной травмы, преждевременной смерти — как воображаемой, так и биографической, роль интеллигента как мученика. Поколение 1880-х гг. осознает себя не столько «больным», сколько «обреченным» на раннюю смерть. В поэзии медиативным символом между двумя мифами — «огненным» и ночным» — становится аллегория «погасшего факела» в лирике С. Надсона, К. Фофанова, Д. Мережковского. Русская поэзия возвращается к символике огня в начале ХХ в., прежде всего в ситуациях революции 1905–1907 гг. и общественно-политического переустройства мира постреволюционной эпохи 1920-х гг. This article deals with the collective myth of the generation of Russian intellectuals in the 1880s. This generation inherits the myth from Enlightenment and Romanticism about the hero Prometheus, the Christian martyr created in the “civil poetry” and journalism of the 1840s–1860s. The hero resists the surrounding “darkness” of social passivity and a repressive regime. The socially passive outsider becomes his antipode. The 1880s generation embodies a similar collision, with an active heroic nucleus standing out (the Narodnaya Volya radicals, “torches”) and the periphery that sympathises with them (passive, reflective, “children of the night” from Merezhkovsky’s allegory). The self-immolator Grachevsky became a symbolic figure for the former, and the poet Nadson for the latter. Nadson’s influence extends far beyond his era, forming a system of clichés for expressing the depressive moods of the Russian intelligentsia. These two dimensions of a generation in the literature of the 1880s are represented, respectively, by metaphors of the “fiery myth” and an unprecedented variety of the “night myth” in the lyrical poetry of the poets of “civil sorrow” and later romantics. Both myths are united by the situation of collective trauma, premature death, and the role of the intellectual as a martyr. In poetry, the allegory of the “extinguished torch” in the lyrical poetry of Nadson, Fofanov, and Merezhkovsky mediates between these worldviews. Russian poetry returns to the symbolism of fire in the early twentieth century, during the revolution of 1905–1907, and in the postrevolutionary era of the 1920s.

The article deals with the under examined problem in literary studies: a folklore tradition in O. Mandelstam’s poetry. The researchers studied manifestation of mythological tradition in the poet’s artistic world and revealed different archetypal models but they paid no attention to folklore elements. The folklore commentary of one of the poems makes it possible to understand an image structure of the text in the other way and brings a reader to the ontological level of the content.

В статье рассматривается вопрос об использовании художественных произведений советских авторов 1920-1930 годов на уроках истории в средней общеобразовательной школе. В связи с этим дается характеристика особенностей восприятия художественного произведения учениками, анализируются отобранные художественные произведения., The article examines the issue of the use of works of art by Soviet authors of 1920-1930 in history lessons in secondary schools. In this regard, a characteristic of the characteristics of the perception of a work of art by students is given, selected works of art are analyzed.

International audience; The fates and fortunes of national literature in a foreign culture is a multifaceted subject. And this is where the perception of Russian culture in France belongs. In France the general public became aware of the life and works of Osip Mandelstam in early seventies when Nadezhda Mandelstam's memoirs were published. Before 1970, only some translations of Mandelstam's poems, the first one made by Chuzeville back in 1925, found their way to periodicals and anthologies. Information about the poet was spread to a great degree thanks to anthologies as befits this genre of reading matter. During that period the publishers of anthologies could either collaborate with translators (Slonim, Reavey), or translate the poetry themselves (Rais, Granoff). Journal articles and translations chime in and resonate with anthological publications.; Cудьба национальной литературы в иноязычной культуре – тема многогранная. К этой теме относится восприятие русской культуры во Франции. О жизни и творчестве Осипа Мандельштама массовый французский читатель узнал в начале семидесятых годов после публикации мемуаров Надежды Мандельштам. До 1970 г. в периодической печати и в антологиях вышли переводы приблизительно сорока стихотворений, первый из них принадлежит Жану Шюзевилю и датируется 1925 г. В распространении сведений о поэте значительную роль сыграли антологии, выполняющие таким образом одно из своих предназначений. С 1925 по 1970 г. составители антологий могли сотрудничать или сотрудничали с переводчиками (Марк Слоним и Джордж Риви, Эльза Триоде), или переводили сами (Катя Гранофф, Эммануил Райс). С антологическими публикациями перекрещиваются и перекликаются журнальные cтатьи и переводы.

International audience; The fates and fortunes of national literature in a foreign culture is a multifaceted subject. And this is where the perception of Russian culture in France belongs. In France the general public became aware of the life and works of Osip Mandelstam in early seventies when Nadezhda Mandelstam's memoirs were published. Before 1970, only some translations of Mandelstam's poems, the first one made by Chuzeville back in 1925, found their way to periodicals and anthologies. Information about the poet was spread to a great degree thanks to anthologies as befits this genre of reading matter. During that period the publishers of anthologies could either collaborate with translators (Slonim, Reavey), or translate the poetry themselves (Rais, Granoff). Journal articles and translations chime in and resonate with anthological publications.; Cудьба национальной литературы в иноязычной культуре – тема многогранная. К этой теме относится восприятие русской культуры во Франции. О жизни и творчестве Осипа Мандельштама массовый французский читатель узнал в начале семидесятых годов после публикации мемуаров Надежды Мандельштам. До 1970 г. в периодической печати и в антологиях вышли переводы приблизительно сорока стихотворений, первый из них принадлежит Жану Шюзевилю и датируется 1925 г. В распространении сведений о поэте значительную роль сыграли антологии, выполняющие таким образом одно из своих предназначений. С 1925 по 1970 г. составители антологий могли сотрудничать или сотрудничали с переводчиками (Марк Слоним и Джордж Риви, Эльза Триоде), или переводили сами (Катя Гранофф, Эммануил Райс). С антологическими публикациями перекрещиваются и перекликаются журнальные cтатьи и переводы.

This paper is devoted to the analysis of Osip Mandelstam’s poem “No, I will not hide from the great mess.” The poem is well-known yet remains relatively obscure and understudied, the meaning of most of its images is not clear. On the basis of motive analysis, draft versions of the poem (as analyzed by I. M. Semenko), and memoirs, a new interpretation is proposed: the addressee and the antagonist of the poem is Anna Akhmatova. The lyrical hero of the poem rides in a tram in the 1930s and painfully recalls the trips on a carriage with Akhmatova in 1917–1918. This interpretation allows to clarify the semantics of all the elements of the poem: its desperate and “rippling” intonation, the motive of the carriage driver, the motive of the game, the image of the “whore,” the comparison with a sparrow, etc. All of these images have a biographical connotation, related to Mandelstam’s relationship with Akhmatova.

The article analyzes a diptych “Two Poems about Love” written by Tomas Venclova in 1973 and its contexts. The article refers to the archived manuscript and the translation of Mandelstam’s poem “Za to, chto ia ruki tvoi ne sumel uderzhat‘…” (“For I failed to keep your hands…”) that Venclova first released in 1967. In this case, Mandelstam’s poem is important to Venclova both as a text about a city doomed for collapse, and as a work about love. It is noted that in the diptych this is not the only important poem by Mandelstam (although it was noted in the comments); images from the other poems (“Swallow,” “Leningrad”) were also quoted and reinterpreted by Venclova. Just like Mandelstam, Venclova was also opposed to totalitarianism. For Mandelstam, the post-revolutionary St. Petersburg, and for Venclova the Soviet Vilnius, represent a dying city – in the first poem of the diptych it is moved to the ocean, in such a way highlighting the threatening situation. In the first poem, the source of life is love disguised with a musical theme; the second one already talks about passing lovers – their bodies now “like stones lay next to each other.” Some poetic images are modified in Venclova’s later works. Mandelstam is still as important and will appear next to Ovid, who is only mentioned in the manuscript, in the poem “Tristia” from 1997.

В статье обсуждается проблема соотношения между лирическими лицами «Я», «Ты», «Она» встихотворении Мандельштама «Silentium». Особое внимание уделяется разнице между лирическим «Она» (первоначальная немота, первооснова жизни) илирическим «Ты» (слово, сердце, Афродита). Композиция стихотворения отличается зеркальной симметрией—как вплане звуковой организации, так ивплане семантики. Главная идея стихотворения— возвращение к«первооснове жизни» через обретение лирическим «Я» «первоначальной немоты». Втакой ситуации поэзия оказывается одновременно ипарадоксальной, итранспарадоксальной реальностью, поскольку требование «молчать!» осуществляется спомощью языка (слова). The article approaches the problem of the correlation between the lyrical persons “I”, “You”, “She” in the poem Silentium by Mandelstam. Special attention is paid to the difference between the lyrical She/It (the original muteness, the first principle of life) and the lyrical “You” (the word, the heart, Aphrodite). The composition of the poem is remarkable for its mirror symmetry, both in terms of sound organization and semantics. The main idea of the poem is a return to the “first principle of life” through the acquisition of “initial muteness” by the lyrical “I”. In this situation, poetry turns out to be both paradoxical and transparadoxical reality, since the demand for “silence!” is implemented by means of the language (word).

Foregrounding through Tense/Aspect Morphology in Lyric Poetry– analysis of Osip Mandelstam’s Poem The Wind Brought Us Comfort… and Its Polish and English TranslationsThe aim of this article is to show how tense-aspect morphology could be used for discourse-pragmatic purpose of structuring the lyric text. In the poem discussed, switching from PFV past to IPFV present is essential for shifting between foreground and background. The novelty of our approach lies in application of ideas developed within narrative analysis in order to discuss information grounding in lyric poetry. Analysing Polish and English translations of O. Mandelstam’s poem, we will demonstrate how saving temporal structure of the original text can become an important criteria in judging the adequacy of poetic translation.

Straipsnyje analizuojamas 1973 m. parašytas Tomo Venclovos diptichas „Du eilėraščiai apie meilę“ ir jo kontekstai, atsižvelgiama į archyve saugomą rankraštį, o taip pat ir į Mandelštamo eilėraščio „Za to, chto ia ruki tvoi ne sumel uderzhat‘...“ („Už tai, kad nesugebėjau neišsaugoti tavo rankų“) vertimą į lietuvių kalbą, kurį Venclova pirmą kartą išspausdino 1967 m. Šis Mandelštamo eilėraštis Venclovai šiuo atveju reikšmingas ir kaip tekstas apie žlugti pasmerktą miestą, ir kaip kūrinys apie meilę. Pastebima, kad diptiche svarbus ne tik šis Mandelštamo eilėraštis, kurį Venclova nurodė komentaruose, bet ir kiti („Kregždė“, „Leningrad“), kurių vaizdai Venclovos cituojami ir perinterpretuojami. Venclova, kaip ir Mandelštamas, buvo kategoriškai priešiškas totalitarizmui. Mandelštamui porevoliucinis Peterburgas, o Venclovai sovietinis Vilnius tampa mirštančiu miestu, jis pirmajame dipticho eilėraštyje nukeliamas prie vandenyno, taip pabrėžiant grėsmingą situaciją. Pirmajame eilėraštyje gyvenimo šaltinis yra muzikos tema pridengta meilė, antrajame jau kalbama apie mylinčiųjų prasilenkimą, jų kūnai jau „kaip akmenys guli greta“. Kai kurie eilėraščių vaizdai modifikuosis vėlesnėje Venclovos kūryboje. Dipticho rankraštyje minimas ir Ovidijus. Greta kitų, Ovidijus ir Mandelštamas bus eilėraščio „Tristia“, parašyto 1997 m., herojai. The article analyzes a diptych “Two Poems about Love” written by Tomas Venclova in 1973 and its contexts. The article refers to the archived manuscript and the translation of Mandelstam’s poem “Za to, chto ia ruki tvoi ne sumel uderzhat‘…” (“For I failed to keep your hands…”) that Venclova first released in 1967. In this case, Mandelstam’s poem is important to Venclova both as a text about a city doomed for collapse, and as a work about love. It is noted that in the diptych this is not the only important poem by Mandelstam (although it was noted in the comments); images from the other poems (“Swallow,” “Leningrad”) were also quoted and reinterpreted by Venclova. Just like Mandelstam, Venclova was also opposed to totalitarianism. For Mandelstam, the post-revolutionary St. Petersburg, and for Venclova the Soviet Vilnius, represent a dying city – in the first poem of the diptych it is moved to the ocean, in such a way highlighting the threatening situation. In the first poem, the source of life is love disguised with a musical theme; the second one already talks about passing lovers – their bodies now “like stones lay next to each other.” Some poetic images are modified in Venclova’s later works. Mandelstam is still as important and will appear next to Ovid, who is only mentioned in the manuscript, in the poem “Tristia” from 1997.

This article is a fragment of the PhD thesis Philosophical and Aesthetic Principles of Tragedy in Calderon and Racine (Department of the History of Foreign Literature, Moscow State University, 1988). In her dissertation, the author examined Racine’s presence in Mandelstam’s poetry against the theory of the tragic. Written in the essayistic form, the article examines the following basic images and key concepts of this general theme: (1) cascading shawls as emblematizing heaviness / lightness; (2) a word-confession as expression of pure and redemptive suffering; (3) death by word followed up by redemption. It pays particular attention to the image of the “black sun” and the “tainted day” in Racine’s Phaedra. According to Mandelstam, this image has different connotations and “does not evoke a ready-made meaning” (“Conversation about Dante”). In Racine, Sun is a sacred symbol, it is “the Hidden God”, or Deus absconditus of Jansenism. Phaedra’s sin stains the Sun and darkens it. Phaedra’s last words confirm the redemptive effect of her death. In the article “Pushkin and Scriabin,” Mandelstam writes about the tragic meaning of the artist’s death and compares it with Phaedra’s deed. The study of Racine’s presence in Mandelstam, taking into account the studies of such scholars as Barthes, Goldmann, Poulet and others, allows us to point out explicit and implicit allusions to Racine in Mandelstam’s poetry. It also helps to understand Mandelstam’s idea of the tragedy and the tragic as it developed from 1914 through 1920 when the poet was translating the great French tragedian and at the same time was trying to comprehend the tragic events he witnessed.

The essay deals with the literature production of three great Russian writers who travelled in the Caucasus, namely Mikhail Lermontov (1814-41), Osip Mandelstam (1891-1938) and Vasily Grossman (1905-64). In particular, I will consider Lermontov’s poems set in the Caucasus, together with his novel Герой нашего времени (A Hero of Our Time), Mandelstam’s prose Путешествие в Армению (Journey to Armenia) and Grossman's Добро вам (An Armenian Sketchbook), the two latter being written after the writers’ journeys. My analysis concentrates on the occurrences of two extensively used words, пыль (dust) and камень (stone). Apart from the factual description of the Caucasus, which is actually dusty and stony, these two antithetical although both chthonic elements acquire symbolic overtones of meaning in the Russian literary production.

This article discusses, from the viewpoint of Mandelstam's poetics, the political potential of contemporary Russian poetry and Russian rap as a modern form of expression that preserves some of the traditional elements of poetry. Mandelstam's understanding of poetry serves as the starting point for defining the specific poetic dimension of the political and ethical, and in this context I analyze two different examples of contemporary political poetry (Dmitry Bykov and Elena Fanailova). I conclude that the cases analyzed do not evince true realizations of poetic politics and ethics, but that perhaps some potential for this can be found in forms of contemporary Russian rap music V prispevku z vidika Mandelštamove poetike analiziramo politični potencial sodobne ruske poezije in rapa kot izrazne oblike, ki v sodobnosti ohranja nekatere tradicionalne prvine pesništva. Mandelštamovo razumevanje pesništva nam služi kot izhodišče za opredelitev specifične pesniške dimenzije političnega in etičnega, nato pa v tem okviru analiziramo dva različna primera sodobne politične poezije (Dmitrij Bikov in Jelena Fanajlova) ter ugotavljamo, da v nobenem od obravnavanih primerov ne moremo govoriti o resničnem udejanjenju pesniške politike/etike, da pa se morda del tega potenciala skriva v družbeno angažiranem sodobnem ruskem rapu.

The article deals with the under examined problem in literary studies: a folklore tradition in O. Mandelstam’s poetry. The researchers studied manifestation of mythological tradition in the poet’s artistic world and revealed different archetypal models but they paid no attention to folklore elements. The folklore commentary of one of the poems makes it possible to understand an image structure of the text in the other way and brings a reader to the ontological level of the content.

The article dwells upon the problem scarcely investigated in literary studies: a folklore tradition in O. Mandelstam’s poetry. The researchers studied manifestation of mythological tradition in the poet’s artistic world and revealed different archetypal models but they paid no attention to folklore elements. Only folklorists and ethnographers, while describing children's games associated with the theme of death, refer to one text of the poet illustrating their scientific research. This remark made it possible to develop the idea of folklore tradition existing in the acmeist’s works having a latent character. The folklore commentary of one of the poems makes it possible to understand an image structure of the text in other way and brings a reader to the ontological level of the content.

The paper concerns metaphorical representations of the image of Moscow in Osip Mandelstam’s and Marina Tsvetaeva’s poetry and prose where themes of the open market bargaining play a significant role. Mandelstam’s negative view on Tsvetaeva’s poetry collection “Mileposts. Vol. 1” is driven by his desire to distance himself from the chaotic and frightening city, personified in Tsvetaeva’s poetic person. Mandelstam’s essay “Sukharevka” is closely analyzed (in the context of Baudelaire’s poem “The Flowers of Evil”) in which the poet interprets this space as a precedent one (“a market in the middle of the city”), and bargaining itself is presented as permanent violence. While Mandelstam’s narrative voice is frightened by the crowded Russian market, Tsvetaeva’s lyrical self immerses in the market crowd and makes poetry, her only goods, a subject of commerce. Tsvetaeva’s poetic space is universalized, but the composition of imaginative complex that is important for the poetics of the book “Mileposts. Vol. 1” (black art – khlysts – market bargaining) is localized in the space of the Sukharevsky market Статья посвящена метафорическим презентациям образа Москвы в поэзии и прозе Осипа Мандельштама и Марины Цветаевой, среди которых заметное место занимает базарный торг. Негативное представление Мандельштамом сборника М. Цветаевой «Версты. Вып. 1» связывается с желанием дистанцироваться от стихийного и пугающего города, персонифицированного в цветаевской поэтической личности. Подробно анализируется (в контексте бодлеровского стихотворения «Вино тряпичников») эссе Мандельштама «Сухаревка», в котором поэт осмысляет это пространство как прецедентное («базар посреди города»), а сам базарный торг представлен в виде перманентного насилия. Если мандельштамовский повествовательный голос испытывает страх перед многолюдием русского базара, то цветаевское лирическое я скрывается в базарной толпе и выносит на торг свой уникальный товар – свою поэзию. Цветаевский поэтическое пространство универсализировано, но соединение актуального для поэтики сборника «Версты. Вып. 1» образного комплекса (чернокнижие – хлыстовство – базарный торг) локально закрепляется в пространстве Сухаревского рынка

В статье оспорена концепция И.А. Есаулова, считающего, что к творчеству Мандельштама, как и вообще к литературе нового времени, возможно применение лишь термина «идиллическое», характеризующего не жанр, но определенный «тип художественности». Анализ лирики Мандельштама показывает, что и в поэзии ХХ в. способны актуализироваться важнейшие жанрообразующие признаки идиллии: довольство малым; цикличность времени; синкретизм жизни и смерти, своего и чужого; отсутствие избранничества; благодарность за радость «обыкновенья» жизни. Полагаем, что определенность и полнота характеристики идиллического художественного мира могут пострадать, если ограничиться только «типом художественности» – без жанрового определения идиллии. В статье также предлагается рассмотреть несколько стадий развития идиллического с точки зрения исторической поэтики., The paper discusses the concept by I.A. Esaulov, who believes that the term ‘idyllic’ can be applied to the Mandelstam’s oeuvre only in regard to a certain type of artistic spirit and should not be treated as a genre characteristic. The analysis of Mandelstam’s lyrics shows that the key idyll characteristics are traceable in the poetry of the twentieth century. They are: “simple tastes”; the cyclical nature of time; the syncretism of life and death, friend and foe; the absence of chosenness; the gratefulness for the joy of “ordinary” life. We believe that the distinctness and completeness of the idyllic fictional universe may suffer if we limit the definition of the term ‘idyllic’ to “a type of artistic spirit” and without saying about genre’s characteristics of the idyll. We also propose to consider the several stages of development of the idyllic pathos from the point of the historical poetics.

В статье оспорена концепция И.А. Есаулова, считающего, что к творчеству Мандельштама, как и вообще к литературе нового времени, возможно применение лишь термина «идиллическое», характеризующего не жанр, но определенный «тип художественности». Анализ лирики Мандельштама показывает, что и в поэзии ХХ в. способны актуализироваться важнейшие жанрообразующие признаки идиллии: довольство малым; цикличность времени; синкретизм жизни и смерти, своего и чужого; отсутствие избранничества; благодарность за радость «обыкновенья» жизни. Полагаем, что определенность и полнота характеристики идиллического художественного мира могут пострадать, если ограничиться только «типом художественности» – без жанрового определения идиллии. В статье также предлагается рассмотреть несколько стадий развития идиллического с точки зрения исторической поэтики., The paper discusses the concept by I.A. Esaulov, who believes that the term ‘idyllic’ can be applied to the Mandelstam’s oeuvre only in regard to a certain type of artistic spirit and should not be treated as a genre characteristic. The analysis of Mandelstam’s lyrics shows that the key idyll characteristics are traceable in the poetry of the twentieth century. They are: “simple tastes”; the cyclical nature of time; the syncretism of life and death, friend and foe; the absence of chosenness; the gratefulness for the joy of “ordinary” life. We believe that the distinctness and completeness of the idyllic fictional universe may suffer if we limit the definition of the term ‘idyllic’ to “a type of artistic spirit” and without saying about genre’s characteristics of the idyll. We also propose to consider the several stages of development of the idyllic pathos from the point of the historical poetics.

В статье рассматриваются особенности строфики оригинальной поэзии Осипа Мандельштама, описывается ее строфический репертуар, приводятся примеры оригинальных авторских отклонений от канонических стиховых форм. Прослеживается эволюция строфики поэта: от подражания строфическим опытам символистов (сонеты, триолет) через нейтральную катренную строфику – к соответствующим его поискам в области метрики и ритмики нетождественным строфическим композициям, поддерживающим общий для поэта вектор к гетероморфности. Особое внимание уделено цепным и твердым строфическим формам, а также креативным аномалиям, характерным для поздней лирики поэта., The article deals with particular qualities of the original stanzas by Osip Mandelstam, describes its strophic repertoire and examples of original author’s deviations from the canonical forms. We see the evolution of poet’s stanzas: from imitation of Symbolist’s strophic experiments (sonnets, triolet) through neutral quatrain strophic – to appropriate metric and rhythmic of nontrivial strophic compositions that supports common poet’s intention to heteromorphic. Particular attention is paid to the chain and strong strophic forms, as well as creative anomalies which are distinctive for late poet’s lyric.

В статье делается попытка реконструкции образа мира, представленного в поэтике акмеизма, и особенностей его отражения в поэзии О. Мандельштама. Исследование проводилось методом корпусного контент-анализа употреблений лексем «мир», «здесь», «сейчас», «я» и «ты» в текстах поэтовакмеистов. «Мир» превращается в прагматическую переменную с контекстно-обусловленным значением, точку преломления актуализируемых референтных областей и взаимообратимых структур предикации. Как и «здесь» и «сейчас», «мир» не соотносится с точкой зрения только говорящего или только слушающего, представленных местоимениями «я» и «ты»: субъекты коммуникации могут находиться как в одном и том же локусе, соответствующем двум «возможным мирам», так и в двух разных локусах одновременно. Вместе с тем именно такая конфигурация индексов референции соответствует декларируемой акмеистами задаче говорить не просто о мире, а об этом мире, дать проявиться и зазвучать ему самому., In this article we attempt to reconstruct the image of the world presented in the poetics of Acmeism, and its reflection in the poetry of O. Mandelstam. The study was carried out using a content-analysis of the use of lexemes “world”, “here”, “now”, “you and I”, based on the corpus of acmeists’ lyrics. The world turns into a pragmatic variable context-determined value, the corner point updating the reference areas and predication structures. As here and now, the lexeme world is not strictly correlated with the point of view of speaker or listener, represented by the pronouns “I and you”: the subject of communication may be located in the same locus, corresponding to two “possible worlds” and in two different loci at the same time. However, this configuration of index of references corresponds to the declared by acmeists task not only talk about the world and about this world, but also to give him to manifest and bring all alone.

Автор аргументирует возможность выявления и конструктивной характеристики неизвестного научной поэтике лирического жанра. Такая возможность иллюстрируется на материале поэтических текстов Осипа Эмильевича Мандельштама, созданных в 1937 г. (последнем году творчества поэта)., The author explains the possibility of identifying and structural characterization of lyrical genre, that unknown to scientific poetics. The possibility is illustrated on the material of texts by Osip Mandelstam, created in 1937 (the last year of the poet’s art work).

В статье делается попытка реконструкции образа мира, представленного в поэтике акмеизма, и особенностей его отражения в поэзии О. Мандельштама. Исследование проводилось методом корпусного контент-анализа употреблений лексем «мир», «здесь», «сейчас», «я» и «ты» в текстах поэтовакмеистов. «Мир» превращается в прагматическую переменную с контекстно-обусловленным значением, точку преломления актуализируемых референтных областей и взаимообратимых структур предикации. Как и «здесь» и «сейчас», «мир» не соотносится с точкой зрения только говорящего или только слушающего, представленных местоимениями «я» и «ты»: субъекты коммуникации могут находиться как в одном и том же локусе, соответствующем двум «возможным мирам», так и в двух разных локусах одновременно. Вместе с тем именно такая конфигурация индексов референции соответствует декларируемой акмеистами задаче говорить не просто о мире, а об этом мире, дать проявиться и зазвучать ему самому., In this article we attempt to reconstruct the image of the world presented in the poetics of Acmeism, and its reflection in the poetry of O. Mandelstam. The study was carried out using a content-analysis of the use of lexemes “world”, “here”, “now”, “you and I”, based on the corpus of acmeists’ lyrics. The world turns into a pragmatic variable context-determined value, the corner point updating the reference areas and predication structures. As here and now, the lexeme world is not strictly correlated with the point of view of speaker or listener, represented by the pronouns “I and you”: the subject of communication may be located in the same locus, corresponding to two “possible worlds” and in two different loci at the same time. However, this configuration of index of references corresponds to the declared by acmeists task not only talk about the world and about this world, but also to give him to manifest and bring all alone.

The article is dedicated to researching the acmeist paradigm of Osip Mandelstam and «overcoming» them of the acmeism on the book «Stone» and «Tristia». The subject of analysis is logical connection between concept of acmeism and acmeist formula of art. The influence of poet`s articles on the formation of acmeist paradigm and understanding of the problems of art and role of the poet were reviewed in the research. Artistic whole of Osip Mandelstam considered in terms of the semantic field and causation, omissions and reminiscence poetics of antiquity. «Overcoming» of the acmeism by poet investigated in the context of the «Petersburg text» and eschatological motifs., Статья посвящена исследованию акмеистической парадигмы Осипа Мандельштама и «преодолению» им акмеизма на материале книг «Камень» и «Tristia». Предметом анализа стала связь концепции акмеизма и акмеистической формулы искусства. Изучено влияние статей поэта на формирование акмеистической парадигмы и понимание им задач искусства и назначения поэта. Художественное целое Мандельштама рассмотрено в аспекте семантического поля и каузальности, недоговорённости и реминисценций, поэтики античности. «Преодоление» акмеизма поэтом исследовано в контексте «петербургского текста» и эсхатологических мотивов.

International audience; L'œuvre poétique d'Ossip Mandelstam a connu une résonance particulière dans la Pologne du syndicat libre “Solidarność”, tout spécialement durant la période de l'état de siège instaurée par le Général Jaruzelski (déc. 1981 – juil. 1983), où les vers du poète russe mort d'être resté un insoumis deviennent le point d'appui de la lutte pour une évocation non-censurée de la réalité totalitaire et de l'aspiration à la liberté. L'article s'arrête sur deux cas représentatifs de la perception polonaise de l'œuvre de Mandelstam dans les années 80: le spectacle théâtral “Wzlot”, monté à Poznań à partir des Mémoires de Nadejda Mandelstam et de poèmes chantés, et l'anthologie bilingue polono-russe mise en vente une demi-journée en 1984 avant d'être interdite. Dans les deux cas, le fait qu'une place privilégiée ait été accordée à des poèmes de Mandelstam inédits en URSS amène à considérer qu'on a affaire à une sorte de “tamizdat” paradoxal, né au sein même du bloc socialiste.; Поэтическое творчество Осипа Мандельштама получило особый резонанс в либеральном синдикате «Солидарность» в Польше во время правления генерала Ярузельского (декабрь 1981 – июль 1983). В тот период стихи поэта, не подчинившегося политической системе до самой своей смерти, стали точкой опоры в борьбе за открытый призыв против тоталитаризма и за движение к свободе. Внимание данной статьи обращено на 2 показательных примера польского восприятия творчества Мандельштама в Польше 80-ых годов. Во-первых, это театральный спектакль «Взлёт», поставленный в Познани по мемуарам Надежды Мандельштам и по стихам, ставшими словами песен, и во-вторых, это двуязычная польско-русская антология Мандельштама, появившаяся в продаже в 1984 году всего на полдня и сразу же запрещенная к распространению. В обоих случаях факт особого внимания к неопубликованным в СССР стихам Мандельштама привёл нас к выводу о феномене парадоксального «тамиздата», родившегося внутри стран социалистического блока.

Dans les années 1917-1941, avec la mise en place et le durcissement du pouvoir bolchevik, avec l'émergence d'un nouveau système de valeurs, les notions de " eux " et " nous ", déjà présentes dans la vieille Russie, s'imposent dans tous les domaines. L'homme nouveau qui va naître ou qui sera soumis à une rééducation, saura, par son esprit de classe, faire la distinction entre les fidèles à la cause du communisme et les étrangers, ennemis capitalistes ou étrangers de l'intérieur, les ennemis du peuple. Ces douze études sont consacrées à la question complexe du rapport à " l'étranger " à travers les théories esthétiques, les orientations et les activités des revues et associations internationales, à travers l'éducation et la politique culturelles soviétiques. Au centre de ces interrogations se dresse la figure de Gorki, vivant jusqu'au début des années trente à l'étranger, Gorki animé d'un projet grandiose de traduction et de publication de littératures de tous les pays. Quelle politique culturelle est menée pour permettre la définition d'une identité et d'une spécificité " soviétiques " ? Quelle est la place des courants esthétiques étrangers dans la constitution des théories et des groupes littéraires et artistiques en URSS ? Quelles formes de résistance à la culture étrangère se mettent en place ? Telles sont quelques-unes des pistes de réflexion ici présentées.

International audience; L'œuvre poétique d'Ossip Mandelstam a connu une résonance particulière dans la Pologne du syndicat libre “Solidarność”, tout spécialement durant la période de l'état de siège instaurée par le Général Jaruzelski (déc. 1981 – juil. 1983), où les vers du poète russe mort d'être resté un insoumis deviennent le point d'appui de la lutte pour une évocation non-censurée de la réalité totalitaire et de l'aspiration à la liberté. L'article s'arrête sur deux cas représentatifs de la perception polonaise de l'œuvre de Mandelstam dans les années 80: le spectacle théâtral “Wzlot”, monté à Poznań à partir des Mémoires de Nadejda Mandelstam et de poèmes chantés, et l'anthologie bilingue polono-russe mise en vente une demi-journée en 1984 avant d'être interdite. Dans les deux cas, le fait qu'une place privilégiée ait été accordée à des poèmes de Mandelstam inédits en URSS amène à considérer qu'on a affaire à une sorte de “tamizdat” paradoxal, né au sein même du bloc socialiste.; AннотацияПоэтическое творчество Осипа Мандельштама получило особый резонанс в либеральном синдикате «Солидарность» в Польше во время правления генерала Ярузельского (декабрь 1981 – июль 1983). В тот период стихи поэта, не подчинившегося политической системе до самой своей смерти, стали точкой опоры в борьбе за открытый призыв против тоталитаризма и за движение к свободе. Внимание данной статьи обращено на 2 показательных примера польского восприятия творчества Мандельштама в Польше 80-ых годов. Во-первых, это театральный спектакль «Взлёт», поставленный в Познани по мемуарам Надежды Мандельштам и по стихам, ставшими словами песен, и во-вторых, это двуязычная польско-русская антология Мандельштама, появившаяся в продаже в 1984 году всего на полдня и сразу же запрещенная к распространению. В обоих случаях факт особого внимания к неопубликованным в СССР стихам Мандельштама привёл нас к выводу о феномене парадоксального «тамиздата», родившегося внутри стран социалистического блока.

Данная статья рассматривает различные смыслы и формы выражения медлительности в поэзии Мандельштама. Не утверждая, что медлительность в принципе не может ассоциироваться у этого поэта с ужасом и скукой, мы остановимся лишь на её положительных коннотациях. Время, продвижение которого способно привести к акмэ, к расцвету сил, благоприятствует человеку. В лирике время отходит на второй план, уступая место ритму, будь то метрика стиха или «презентификация декораций» . Замедленный ритм принимает в лирике Мандельштама пространственные и вещественные формы : струя тягучей жидкости, безмолвное шествие, торжественная церемония., The article explicates forms of expression of slowing and its meaningful role in Mandel’štam’s poetry. Not attempting to flatly assert that slowness cannot be associated with horror or boredom, we will only be commenting on its positive connotations : if «Time flow» can lead to the akmê, it favors a positive development of a human soul. In verse Time is being replaced with rhythm, whether it is a verse meter or some «suspended decoration» . One more way of presenting the time lag, which should be treated as a space form, is by ascribing it the qualities of a viscous fluid, or comparing it to a silent movement of some procession, or a solemn ceremony., Cet article se propose d’étudier les modes d’expression et les significations de la lenteur dans la poésie de Mandel’štam. Sans vouloir affirmer que la lenteur ne puisse s’associer à l’horreur et à l’ennui chez ce poète, nous ne retiendrons que les connotations positives du rythme modéré et de la suspension du temps propre à la poésie classique. Le temps qui évolue pour aboutir à l’akmê reste propice à l’homme. Les modes de représentation de la lenteur prennent chez Mandel’štam une forme spatiale, s’assimilent au flux visqueux, au mouvement d’un cortège silencieux, ou encore à une cérémonie solennelle., Gamalova Natalia. La lenteur dans la poésie de Mandel’štam. In: Modernités Russes, n°10, 2010. Le temps dans la poétique acméiste. pp. 93-119.

The article deals with the question of synthetic and "hybrid" genre kinds in prose and poetical works of O. Mandelstam. The problems analyzed are the absence of boundaries between fiction and critics; fragmental construction of prose and poetry; the structure of lyrical cycles and "dvoichatka”; mixing of genre intentions - features, that forms unconditional nature of Mandelstam creations.

In this article I intend to revise the prevailing critical opinion that the poetry of Medbh McGuckian is apolitical. I want to argue that she uses the words of other writers - Osip Mandelstam, Carlo Ferdinando Russo, Søren Kierkegaard, Ludwig Feuerbach - to set up personally enabling analogies for the Troubles. I also want to signal an increasing openness with regard to political subject matter in her work subsequent to Marconi's Cottage., Dans cet article qui va à l'encontre de la lecture critique courante, je veux montrer que la poésie de Medbh McGuckian n'est pas apolitique. L'auteur utilise les formulations d'autres écrivains - Osip Mandelstam, Carlo Ferdinando Russo, Søren Kierkegaard, Ludwig Feuerbach - pour se donner les moyens d'évoquer les 'Troubles' au travers d'analogies. Il faut aussi relever dans les oeuvres postérieures à Marconi's Cottage une manière plus ouverte d'aborder le sujet politique., Murphy Shane. « A Dove Involving a Whole Nation » : Politics in the Poetry of Medbh McGuckian. In: Études irlandaises, n°24-1, 1999. pp. 91-108.